Они были распахнуты настежь — перед приходом Мариетты я как раз наслаждался ароматом вечернего воздуха.
— Ты скучаешь по Англии? — спросила Мариетта, когда мы оказались на балконе.
— Какой-то странный у нас разговор, — заметил я.
— Это простой вопрос. Ты ведь должен иногда скучать по Англии.
(Тут следует сообщить, что мать моя, одна из многочисленных возлюбленных моего отца, была англичанкой.)
— С тех пор как я уехал из Англии, прошло много лет. Теперь я вспоминаю ее только в снах.
— И ты записываешь эти сны?
— А, — ответил я. — Наконец-то до меня дошло, к чему ты клонишь. Ты снова об этой книге.
— Пора, Мэддокс, — произнесла Мариетта с удивившей меня серьезностью. Не припомню, чтобы когда-либо прежде она была так серьезна. — Времени у нас осталось не так много.
— Это почему же?
— Ради бога, Эдди, открой глаза. Все вокруг меняется. Пока перемены не слишком заметны, но они происходят везде. Даже камни стали иными. И цветы. И земля. Недавно я проходила мимо конюшен, там, где мы похоронили папу, и клянусь, земля сотрясалась у меня под ногами.
— Тебе вообще не следовало туда ходить.
— Не пытайся перевести разговор. Знаю, по этой части ты мастер, особенно когда хочешь увильнуть от дела...
— И с каких же пор...
— Ты единственный из всей семьи способен передать это на бумаге, Эдди. У тебя здесь под рукой все документы, все дневники. И ты по-прежнему получаешь письма, сам знаешь от кого.
— За последние сорок лет — всего три письма. Вряд ли это можно считать оживленной перепиской. И ради бога, Мариетта, почему бы тебе не назвать его по имени?
— Вот еще! Терпеть не могу этого гаденыша.
— Ну, он не заслуживает подобных эпитетов, Мариетта. По-моему, тебе следует допить свой джин и оставить меня в покое.
— Значит, Эдди, ты говоришь мне «нет».
— А ты не привыкла к подобным ответам, не так ли?
— Эдди. — Она натянуто улыбнулась.
— Мариетта. Дорогая. Пойми, я не собираюсь превращать собственную жизнь в пытку только потому, что тебе взбрело в голову запечатлеть на бумаге историю нашего семейства.