— Ах вот что. Так она все еще валандается с этим самым Гудини?
— Он себя зовет Леонардо. Это сценическое имя, а настоящее — Леонард. Леонард Драпер.
Миссис Сагден повернулась к плите и сказала через плечо:
— Леонардо, Гудини или как там еще, дело разве в имени?
— А ей-то нравится бывать везде, людей глядеть. Я ведь по большей части в отъезде.
— Ну да, а дитя можно спихивать с рук на руки, а когда ты дома, сиди себе один, пока она там выламывается на концерте с фокусником. Лучше-ка мой руки. Все готово.
Брайен встал, пошел к раковине, открыл кран, взял из банки немного пасты, чтоб отмыть масло, для той цели и держала ее миссис Сагден.
— Он в основном гипнотизер. Это его козырь.
— Похоже, твою жену он здорово загипнотизировал. Одно скажу, везет иногда женщине на мужа, который все терпит. Мой Норман не стал бы. Он считал, женщине место в семье, и я возражать не собиралась. Детей нам бог не дал, да и постояльцев в те времена я не пускала, но у меня забот было предостаточно, чтоб в доме держать порядок.
Брайен смущенно повел плечами, пожалев, что, когда с полгода назад они вот так заговорили по душам, рассказал о Джойс и Драпере. Ведь именно с той поры она скоропалительно составила себе мнение, что он из тех мужчин, на которых ездят. Извлечь бы урок, попридержать сейчас язык да уехать, а не давать новых поводов нападать на его жену; и в глаза-то ее не видала, а берет на себя роль его защитника, дескать, такая мягкость никому еще не шла на пользу. Что она знает и понимает? По-своему, правда, но она вроде тех знакомых ему шоферов, что бахвалятся каждым очком в свою пользу, малейшей победой над женой, будто супружество — нескончаемая битва, где любая уступка — слабость, которой грех не попользоваться. С Джойс у них не так.
— Как я понимаю, в той мастерской можно за день вполне наглядеться на людей.
— Там другое. Ей нравится на эстраде. Для нее это… ну как колдовство.
— Я б ей показала колдовство. Красуется там невесть перед кем. Это при живом-то муже, да и девочка подрастает.
— Ну, вы старомодны, миссис Сагден. И считаете, все должны быть как вы.
— Я словно мамаша с тобой говорю, так ведь? Между нами и десяти лет разницы нету. — Она поставила на стол яичницу с ветчиной. Теперь в одной руке была буханка, в другой застыл нож. — Знаешь, хочется думать: с годами прибавилось хоть немного ума.
— Выходит по-вашему, я и работать ей должен запретить.
— А что? Имело бы смысл. Ведь целый день работает на этого типа, да еще по вечерам ходи с ним куда попало. Она ж, считай, видит его в десять раз больше, чем тебя.
— Ну не каждый вечер она уходит. Вы же не хотите сказать, что…
— Я ничего не хочу сказать. Только вижу я легкомыслие, которому следует положить конец. Ну ешь, а то остынет.
— Может, это у меня не все как следует.
— У тебя? — Она снова посмотрела ему прямо в глаза. Нож на этот раз застыл, не дорезавши хлеб.
— Я ведь не зарабатываю столько, чтоб у нас было все нужное. И дома мало бываю. Чего же тут удивляться, приходится ей работать, а развлечься тоже хочется.