Ланкмиллер протягивает руку, чтобы двумя пальцами взять меня за подбородок – это у него за приветствие. А я выхватываю взглядом синие прожилки вен под кожей. Бьющиеся, горячие, живые.
Живой.
Мрачно подставляюсь под своеобразную ласку, не смея даже слова поперёк сказать. С ним вообще особенно не приходится говорить.
Может, потому что мы понимаем друг друга уже на ином уровне.
Но знай он мои мысли, обязательно бы усмехнулся своей премерзкой улыбочкой и сказал, мол, это потому что то рот другим занят, то вообще не до того. Никакой романтики, никаких соплей.
Ланкмиллер плавно опускает руку в воду – я вздрагиваю, и несмотря на то, что вода горячая, от поясницы к затылку волна холода прокатывается. Приходится сжимать зубы, чтобы не повести плечами, не выдать себя, но всё так чертовски бесполезно, что даже смешно.
Вот этот его жест выходит как-то интимней всех тех вещей, которые он обычно со мной творит. И Ланкмиллер превосходно осознаёт это, благодаря моему сбившемся дыханию. Спустя несколько секунд он все-таки заговаривает. И я по привычке прикрываю глаза, впитывая его голос.
– Кику.
Твою мать.
Из всего того, что он мог сказать, он говорит именно «Кику». За это хочется свернуть ему нахер шею, разорвать глотку, чтобы была адская боль и чтобы были кровавые клочки мяса, свисающие лохмотьями, и чтобы он ими давился.
Я только болезненно дёргаюсь, и несмотря на то, что сижу почти в кипятке, кажется, что по самую шею намертво вморожена в лёд.
Кику.
– Как жизнь?
Ты знаешь как. Плохо без тебя. Плохо с тобой. Ты загнал меня в замкнутый круг, и наверное, можешь радоваться. Раз уж ты так меня ненавидишь.
Губы покусанные чуть размыкаются. Хрипло и неохотно:
– Хорошо. У меня всё хорошо.
Попытка скрыть истинное положение дел на самом деле очень жалкая, и потому Ланкмиллера она веселит. Он даже почти смеётся, но вовремя понимает, что это нихрена не смешно.
Я задерживаю взгляд на его ключице – косточке, выступающей под белой тканью сорочки – и едва сдерживаюсь, чтобы не пробежаться по губам влажным языком. Кусаю щёки.
Смотреть в лицо мучителю страшно, потому что я знаю, какие у него глаза. Холодные, отчуждённые, вымерзшие насквозь. Взгляд, который хочется выдавить из себя, выхаркать к чертям. Но он въедается так, что становится частью моей вселенной-жизни-космоса. Меня самой.
Кэри гладит мои губы, мягко очерчивает подушечками контор, чуть надавливает, и я приоткрываю рот, впуская его. Вылизываю пальцы, обхватываю их губами, немного прикусываю, и вот тогда наконец встречаю этот его взгляд.
Ощущение полёта. Полнейшая эйфория. Правда, если он моргнёт – я разобьюсь.
– Хорошая девочка.