Последние слова уже подхватило гулкое эхо длинных дворцовых коридоров, в которых из-за экономии и иных этических соображений лет десять как поубирали ковры. Исчезновению ковров предшествовала долгая фракционная и внутриполитическая борьба, итогом которой стала знаменитая фраза Преемника Четвёртого: «Пусто и гулко, зато нас никто не обвинит в подковёрных интригах!» Колоссальнейшей мудрости был правитель, да у нас других, слава богу, и не бывает.
Перво-наперво ушлый канцелярист бросился к наместнику главного визиря, действующему тайному советчику Владисуру Джахарийскому. Небольшого росточка (а небольшие росточки у нас давно прочно в моду вошли), невзрачненький, ако погребная поганка, с коротенькими ручками, губастенький, с горбатеньким носиком, востренькими ушками, в скромном костюмчике, аккуратненький до отвратности, он тоже относился к старожилам и был, почитай, главным интриганом среди огромной придворной свиты. Именно ему приписывает молва право быть родоначальником суверенной демдиктатуры — главного идеологического учения современной эпохи. Многие, конечно, сомневаются в его первородстве, дескать, где уж ему, он и говорит-то коряво, а уж писать, так это всем ведомо, он только в Кремле научился. Но в суверенной демдиктатуре главное: дух — опора народотворческих сил правопорядка и административной потенции регионов, а не протирание, простите за выражение, штанов в академиях.
— Беда, Владисур, беда! Что и делать, не знаю, одно упование на тебя!
— Ибрагим! Не блажи, отдышись, хлебни чайку, вот присаживайся. Ишь, как запыхался! Давай-ка всё по порядку.
— Да полно меня успокаивать и чаем баловать! Беда, я тебе говорю, в державе! Царю, тьфу ты чёрт, Августейшему Демократу метку привезли!..
— Какую ещё метку? Ты что, брат, обкурился? — хмыкнул хозяин кабинета.
— Со скорпионами метку, башка твоя тугая! От Высших сил! — и он аккуратно, словно боясь разбить или погнуть, выложил на стол привезённый негром жетон.
Джахарийский побледнел, как полотно.
— Да не может этого быть, ведь не за что же. Не за что! Все указания выполнили, стены срыли, крамолу извели! Дионисия прокляли! Нефть почти всю же им выкачали! Газа уже двенадцать лет как нет, а мы его поставляем! Ведь поставляем! Жрём всем народом горох, пердим, сжиживаем и поставляем! Так за что, за что метка? — с трудом приладив на нос очки, он дрожащими руками взял страшную кругляшку, покрутил, и поднёс к глазам обратной стороной, после чего бросил её на стол и с видимым облегчением откинулся на спинку стула.
— И как ты, Ибрагим, столько лет с документами работаешь? — с пренебрежением произнёс советчик. — Ты с изнанки- то жетон читал?
— Не, а что?
— Пудов сто! Чуть до сердечного приступа не довёл! Слово там отлито, коротенькое такое: «контакт»! Почтальон твой черномазый, важный, очень важный, но всего лишь почтальон! Эх ты! А ещё ветеран Кремлёвских дел! Иди уж, обеспечивай контакт, а вот если не обеспечишь, тогда могут быть и последствия, и санкции, и трибуналы.
Сучианин, пока ещё полностью не веря в счастливое завершение его треволнений, осторожно взял злосчастную бирку и, близоруко сощурившись, уставился на спасительное слово.
— Господи, почтальон! И как же это я, сова старая, не доглядел-то, прав ты, друже, старею, может, и впрямь пора на пенсион?
— Кому на пенсион? Гляди, где в другом месте такое не ляпни! Ты же, вроде, из военных, а девиз забыл: служить, пока ноги ходят, а руки носят. Иди, доступ к телу обеспечивай, хотя трудновато будет в такое время, — он глянул на часы: — Ого-го, начало второго. Сиятельство уже, поди, закатилось за какую-нибудь снежную вершину и балдеет.
— Да, тут ты прав, а делать нечего, придётся нарушать покой и блаженство батюшки нашего.
По всему было видно, что в свою канцелярию возвращаться было неохота, и Ибрагим Иванович тянул время, да и после таких нервов он был непрочь немного почесать язык. Они, пожалуй, только вдвоём и остались из древних на своих местах, а нынешние так, мелюзга, кивка одобрительного не достойны, не то что слова. Конечно, Владисур был не сахар, да и сам Ибрагим не из добреньких да покладистых, ох и попускали они друг дружке кровушки, пока состарились, притёрлись да и, чего уж греха таить, приворовались. Важное, кстати, дело при слаженной работе в команде, без него никакие великие проекты в масштабах страны идти не могут.
— Что, Иваныч, не тянет тебя, я глажу, к негритосу?
— Ох, не тянет! Как представлю его противную рожу, аж вернёт. Кажись, давно уже привыкнуть пора, по миру полный интернационал и толерант, а меня коробит! А тут ещё ему три госпоцелуя отпустил! Тьфу!
— Документы надо внимательно читать, а то не только в губы его поганые, а куда и пониже чмокать придётся. Да ладно тебе дуться, — удерживая раздосадованного приятеля и примирительно хлопая его по плечу, произнёс Джахарийский. — Давай садись, чайку сгоняем, а почтальона твоего пусть стражники да Катька опекают.
— Катька без команды опекать не станет, хотя кто знает? Чаёк-то я ей из правильной баночки велел заварить, небось, и сама хлебнёт, не удержится.
— Ну видишь, всё как нельзя к лучшему вяжется. А с чайком да с Катькой дело может не только до утра, но и до международного скандала докатиться и притом, заметь, без нашей с тобой помощи. Так чай или чего покрепче?