Снег словно решил похоронить нас заживо; он ложился, не тая, на кепи и шинели, и мы походили на привидения, на призраки погибших под грузом лишений солдат.
Я повторял про себя» «Нет, нам не выбраться, разве что произойдет чудо» Время от времени мы делали короткие остановки, давая подтянуться отставшим. Тогда наступала тишина и слышалось только слабое, почти неуловимое шуршание падающих снежных хлопьев.
Кое-кто отряхивался. Другие стояли неподвижно.
Потом я снова командовал: «Марш!» Солдаты вскидывали ружья на плечо и через силу тащились дальше, Внезапно охранение остановилось: дозорных насторожили послышавшиеся впереди голоса. Я выслал разведку — сержанта с шестью рядовыми и стал ждать.
Вдруг тяжелое безмолвие разорвал пронзительный женский крик, и через несколько минут ко мне подвели двух задержанных — старика и девушку.
Я вполголоса допросил их. Они спасались от пруссаков, которые заняли этим вечером их дом и перепились, Из боязни за дочь старик убежал с нею ночью, даже не предупредив слуг.
Я сразу сообразил, что они — буржуа, может быть, даже кое-что побольше.
— Пойдете с нами, — разрешил я им.
Мы опять тронулись. Старик показывал нам дорогу — он знал местность.
Снег перестал, показались звезды, и холод сделался нестерпим.
Девушка, держа отца под руку, брела неровным шагом, походкой отчаявшегося человека. То и дело она шептала: «У меня ноги отнимаются», и тогда мне становилось еще горше, чем ей: я не мог равнодушно смотреть, как бедняжка ковыляет по снегу.
Неожиданно она остановилась.
— Отец! — простонала она. — Дальше я не пойду: я так устала!
Отец попытался взять ее на руки, но не сумел даже поднять, и она с глубоким вздохом опустилась на снег.
Наши обступили их. Я топтался на месте, не зная, что делать, на что решиться: не могли же мы, в самом деле, бросить старика и полуребенка!
Вдруг один из моих солдат, парижанин, по прозвищу Деляга, предложил:
— А ну, ребята, понесем барышню! Какие ж мы иначе французы, черт подери!
Я, кажется, даже выругался от удовольствия:
— Отличная мысль, орлы, разрази меня бог! Я тоже понесу.
Слева в полумгле неясно вырисовывалась роща. Несколько человек направились туда и вскоре вернулись с ворохом веток, связанных на манер носилок.
— Кто пожертвует шинель? — гаркнул Деляга. — Шинель для хорошенькой девушки, братцы!
Десяток шинелей разом полетел к его ногам. В одно мгновение девушку уложили, закутали в теплую одежду, и шестеро мужчин вскинули носилки на плечи. Я встал впереди, справа, и, честное слово, радовался, что мне тоже дали нести.
Мы приободрились и повеселели, словно пропустив по глотку вина. Посыпались даже шутки. Как видите, одно присутствие женщины уже электризует французов.
Теперь люди шли почти что правильным строем, оживились, согрелись. Пожилой франтирер, державшийся поближе к носилкам, чтобы сменить первого, кто устанет, пробурчал соседу настолько громко, что расслышал и я:
— Я, конечно, уже не молод, но и во мне все кипит, когда я вижу этих чертовых бабенок!
До трех часов ночи мы шли, почти не отдыхая. Потом охранение вновь неожиданно откатилось назад, и отряд моментально залег, темнея на снегу еле заметной полоской.
Я вполголоса подал команду, и позади раздалось сухое металлическое клацанье заряжаемых ружей.
По равнине двигалось нечто странное. Казалось, к нам подбирается какое-то чудовище: оно вытягивалось, как змея, свертывалось в клубок, снова прядало то влево, то вправо, опять останавливалось и опять ползло вперед.
Внезапно эта катящаяся масса оказалась совсем рядом, и я увидел двенадцать уланов, вытянувшихся гуськом и скакавших крупной рысью: они заблудились и отыскивали дорогу.