Картина казалась мрачной, почти ужасающей, но при этом властно приковывала взгляд. Если бы он не знал заранее, никогда бы не догадался, что она написана ребенком.
Среди тусклой хмари – темные руины, промеж которых бродят полупрозрачные белесые тени. Четкие контуры отсутствуют, и единственное цветное пятно – девочка-подросток. Она стоит с краю, будто вытесненная серым миром, и словно живет сама по себе, наблюдая за теми, кто смотрит на рисунок. Длинные черные волосы, словно плащом, покрывают худощавое тело. Хмурый, исподлобья взгляд, и безвольно опущенные руки, по которым стекает кровь. Все это выглядит, как окно в потусторонний мир, одновременно пугая и завораживая.
– Кто это? – спросил Аданэй, не отрывая от холста взгляда.
– Аззира. Она себя рисовала.
Аданэй отшатнулся, оттолкнув рисунок обеими руками.
– Жуткая картина. Убери.
Вильдерин мельком взглянул на холст и кивнул:
– Да, верно. Но у нее все были такими.
"Что за сумасшедшая уготована мне в жены?" – обеспокоенно подумал Аданэй.
***
Лиммена восседала в кресле посреди небольшого помещения, предназначенного для личных бесед. Напряженная, со сжатыми губами, она с недоброжелательным интересом смотрела на представшего перед ней молодого мужчину. Неподалеку, чуть в стороне и от нее, и от посетителя, стоял Ниррас. Советник одобрительно кивнул, причем кивок этот мог предназначаться как ей, так и хаттейтинову ублюдку.
Царица не хотела этой встречи, Ниррасу пришлось ее уговаривать. И ему это удалось, ведь Лиммена сама понимала, что советник прав. Хотя забыть былую вражду оказалось не так-то просто.
С Хаттейтином ее издавна связывала самая чистая и искренняя неприязнь, порою перераставшая в ненависть. И царица имела все основания не любить своего дальнего родственника.
Когда-то именно он рассказал родителям Лиммены о ее связи с красивым пастухом. Последний поплатился за это жизнью, а Лиммена – месяцем заключения в покоях башни и горько-сладкими рыданиями о загубленной, но, несомненно, великой любви.
А отец весь этот месяц подыскивал ей мужа. И подыскал. Но не кого-нибудь, а самого царя, жена которого недавно скончалась. Ходили слухи, будто смерть эта была неслучайной, будто ее убили, будто кого-то – а может, и самого правителя, – не устраивало, что она не смогла подарить государству наследника.
В любом случае, жаловаться на выбор отца Лиммене не приходилось, а сплетням она предпочитала не верить и, последний раз всплакнув о пастухе, успокоилась. Еще бы, ведь ей предстояло стать владычицей и жить в самой Эртине – разве не об этом мечтали все незамужние аристократки Илирина?
Сейчас, будучи матерью, она прекрасно понимала своих родителей и сознавала, что на их месте поступила бы так же. Впрочем, она и тогда недолго на них злилась. И даже Хаттейтина почти простила, решив, что он хотел как лучше.
Однако зерно неприязни все-таки сохранилось в ее душе и, спустя годы, проросло. Вина за это, как считала Лиммена, целиком лежала на подлом родственнике. К тому времени Хаттейтин стал одним из помощников главного военачальника – кайнисом, вторым в воинской иерархии. Неизвестно, чем его привлекла, подкупила, переманила на свою сторону Гиллара в борьбе за влияние на царя, да только новоявленный кайнис не упускал возможности опорочить молодую царицу в глазах мужа и знати. На пару с Гилларой и другими сочувствующими он плел против нее интриги и подставлял при каждом удобном случае.
Зато, как только царь умер, Лиммена отомстила всем своим врагам. Кого-то она казнила, кого-то, как Гиллару, выслала из столицы. Хаттейтина же под разумным предлогом и с благодарностью отправила в отставку. Он, конечно, легко отделался, но царица не могла наказать его сильнее: слишком уж большим влиянием пользовался бывший кайнис, и на тот момент его смерть или ссылка грозила вызвать сильное недовольство в рядах знати. Потом же у нее появились другие заботы, а Хаттейтин никак себя не проявлял, и она просто забыла о незадачливом родственнике. Пока Ниррас о нем не напомнил.
Первый раз – года три назад, когда освободилась должность тысячника. Ниррас на правах военачальника предложил вернуть Хаттейтина в войско, утверждая, что терять опытного и сведущего в делах войны предводителя – неразумно.
"Он уже достаточно проучен, – сказал Ниррас, – и не повторит прежней глупости. А я смогу за ним присматривать".
Скрепя сердце, Лиммена согласилась, но при дворе новому тысячнику появляться запретила.