— А почему я могу не хотеть этого знать?
— Это Бродский.
— Бродский?
Арсений недоумевал. От Невского к Ленинградской филармонии вела улица Бродского. Однако, судя по рассказам отца, тот Бродский, в честь которого названа улица, был живописцем и стихов не писал.
— Да. Иосиф Бродский…
— Это современный поэт?
— Да. Только стихов его в журналах не прочтешь. Он эмигрант. Живет в США.
— А… Жалко, что не в СССР. Хорошие стихи. — Арсений искал возможность свернуть с этой темы. Так недолго и до Солженицына с Сахаровым дойти. А эти имена возвращали его к той тине, из которой он только недавно вырвался и еще помнил, как она пахнет.
— Как-нибудь расскажу тебе о нем побольше. Если пожелаешь.
Сильный и теплый порыв в этот момент прошелся по ее волосам, взволновав их, одновременно потрепав щеки Арсения и сморщив отдельные места на зеленоватой толще невской воды, с ленивыми покачиваниями протекающей под мостом.
— С удовольствием послушаю.
Сначала дошли до его дома. Пока подходили к нему, Лена пристально, со всех ракурсов осмотрела его. Так обычно изучают вещь, перед тем как купить.
— Ну вот здесь мы живем с отцом, — сказал Арсений и тут же пожалел: наверняка сейчас последует вопрос: «А где мама?»
Но Елена смолчала, подняла глаза и долго что-то выглядывала, перед тем как поинтересоваться у Арсения.
— Уютные какие герани на окнах в последнем этаже. Не ваши?
— Нет. Наши окна сюда не выходят.
— А куда? Во двор?
— Нет. На площадь.
— Ну ладно. Ступай. Надеюсь, тебе было интересно. — девушка, чуть прищурившись, заглянула прямо ему в глаза, и от этого взгляда ему стало как-то не по себе, будто он вмиг лишился права принимать решения самостоятельно и начинает жить согласно чьей-то неведомой воли.
— Давайте я вас провожу. — из этих слов к Арсению почему-то добрался страх.
Лена в ответ прыснула:
— Да здесь два шага. Боишься, я не дойду? — и вдруг, посерьезнев, добавила: — хотя пошли. Галантность не такое уж распространенное явление под луной, особенно в наши дни.