Они прошли по улице Гоголя до Невского, всеми своими окнами, витринами, кокардами милицейских фуражек и бляхами на кителях военных патрульных отправляющего солнечный свет на близкий шпиль Адмиралтейства, по которому тот скатывался с азартом школьника, скатывающегося по перилам, и мгновенно забирался обратно со скоростью космической ракеты; пересекли проспект под светофорное подмигивание и через арку Генерального штаба, под которой удобней всего пролетать невскому ветру, вышли на Дворцовую, полную праздного народа, двигающегося хаотично и с суетливым восторгом глазеющего по сторонам. Зимний царский дворец, давно уже взятый в музейным плен, выглядел как будто ссутулившимся и уставившимся себе под ноги.
— Любопытно, что мы, проклиная всю царскую историю России, демонстрируем туристам исключительно ее памятники. Не думал, как при таких плохих царях-угнетателях строилась такая красота?
— Не думал. Но мне, кажется, что не все цари плохие. Петр Первый, например.
Лена засмеялась.
— Ну да. С этим трудно спорить. Особенно в этом городе.
Они вместе с людской массой втекли в улицу Халтурина, в чью архитектуру просочилось что-то византийское, так ненавидимое Петром.
— Когда я прохожу здесь, — Лена остановилась на полукруглом мостике через Зимнюю канавку, — не могу избавиться от мысли, что во всем этом присутствует какая-то ложь и вода этого канала не хочет втекать в Неву, сопротивляется, цепляется за все арки, за берега. У тебя нет такого ощущения?
Арсений всмотрелся в ровный гранит набережной с аккуратными, симметрично поделенными решетками, пока взгляд не уперся в скопище домов на другом берегу Невы, внутренне восхитился стройностью всех элементов, их ажурностью и в то же время мощью, но ничего мучительного и лживого не разглядел.
— Кстати, — продолжила Лена, — Лиза утопилась тут только у Чайковского, у Пушкина этого и в помине нет.
— Ну это я знаю, — протянул Арсений удовлетворенно, — в музыке я не такой уж необразованный, как в истории.
Весь их разговор до этого момента складывался так, что ему не приходилось выбирать, на «ты» ее называть или на «вы». «Ты» просилось, но все же «тыкнуть» было страшновато, а «вы» создавало излишнюю холодность, сейчас не нужную. Однако хорошее воспитание победило. Когда они шли по Кировскому мосту, длинному, шумно машинному, одинокому в своей непомерной длине и окруженному неслыханным великолепием видов, Арсений, предчувствуя скорое окончание прогулки, спросил:
— Семен Ростиславович вас, наверное, заждался.
Согласно расписанию, сегодня Михнов в консерватории с учениками не занимался.
— Заждался бы, если бы был дома, — усмехнулась немного недобро Елена. Потом, чуть смягчившись, пояснила: — Он у родителей. Они живут во Всеволожске. Часто болеют. Вот он их и навещает при любой возможности.
При слове «родители» у Арсения немного защемило в груди, но он быстро совладал с собой.
Мимо них прогромыхал трамвай.
Там, где вновь на мосту собираются красной гурьбою
Те трамваи, что всю твою жизнь торопливо неслись за тобою, —
задумчиво продекламировала девушка.
— Чьи это стихи? — встрепенулся Арсений.
Строки звучали непривычно и свежо.
— Уверен, что хочешь знать?