— Вали отсюда, дятел! Ты что, не понял? — услышал он в ответ.
Девушка подскочила к своему спутнику, вцепилась ему в рукав, нервно потянула назад, приговаривая:
— Не связывайся. Скоро уже приедем.
Но он отпихнул ее довольно резко, так что та сразу умолкла и сняла очки. Не медля ни секунды, парень со всей силой ударил одного из мужиков ногой по лицу. Тот аж взвизгнул от боли. Второй подскочил, но тут же получил ногой под дых, после чего скривился и повалился обратно на лавку. Банка разбилась, и пиво, похожее на мочу, потекло по проходу. Арсений больше не был в состоянии выносить это зрелище, встал и отправился в другой вагон. Другие пассажиры уже сбежались к месту схватки, где парень тянул заливающегося кровью мужика за волосы и требовал извиниться.
— Перестаньте! Оставьте его! Хватит!
Это последнее, что слышал Арсений перед тем, как закрыл дверь тамбура.
Уже дома он убеждал себя, что парень прав, что по-другому с такими хамами нельзя, но все же не мотивированная в полной мере жестокость ранила воображение, он гнал от себя недавно увиденное, но зрелище разбитого в кровь человеческого лица просто так не сдавалось и не забывалось.
До приезда отца Лена заходила к нему каждый день. Иногда оставалась надолго, разнежась, погружаясь в задумчивость, ведя себя так, как будто ей и не надо никуда уходить, иногда быстро убегала, не теряя ни на секунду решительной порывистости, двигаясь экономно и расчетливо. В этих случаях он не спрашивал, куда она спешит, она ничего не объясняла.
Никаких обид, никаких объяснений.
Они существовали в те дни фантастически слаженно, как безупречный музыкальный дуэт или теннисисты в парном разряде.
О будущем не говорили. Будущее не пригождалось.
Белые ночи постепенно покидали город. Сначала на закате очертания домов приобрели не явную прежде четкость, потом в середине белого длинного марева возникала черная временная точка и, день ото дня нарастая, расширилась до полноценной ночи, освещаемой не таинственным сиянием, а гордыми городскими фонарями и лампами в окнах любящих ночные посиделки горожан.
Через несколько дней после возвращения отца из санатория Арсений напомнил ему о его обещании съездить с ним в Москву. Олег Александрович вздохнул, потом поморщился, но, поймав выжидательный взгляд сына, овладел собой:
— Когда ты хочешь ехать?
— Да хоть завтра, — обрадовался Арсений.
— Ты уверен, что Лев Семенович не оповестит о нашем визите тех, кому о нем не нужно знать? — Храповицкий-старший нервно почесал затылок.
— Не сомневаюсь. Он как раз обещал сегодня позвонить. Так что, если ты возьмешь трубку, поговори с ним. Он будет рад.
Арсений видел, что отец уже сдался и все его страхи и сомнения позади.
Они едут!
Оба они сознательно умолчали, что, видимо, старый Норштейн звонит только если остается дома один и что самим связаться с ним по телефону и сообщить о своей поездке они не могут, рискуя нарваться на Светлану Львовну.
Фигуры умолчания спасительны для них. Они залог того, что отец и сын все выдержат и не дадут ничему и никому порушить то единство между ними, что не позволило им пропасть поодиночке.
— Ну тогда надо брать билеты, — деловито произнес Олег Александрович. — Все это очень кстати. Мне как раз надо заскочить в журнал «Вопросы литературы», забрать кое-что. Представляешь, мой усердный аспирант, помнишь, я тебе рассказывал, тот, что по прозе Пушкина защищается, договорился с Валей Непомнящим, чтобы тот ему оставил какие-то свои изыскания. Парнишка далеко пойдет. Он сам собирался в Москву. А тут такой случай. Прокатимся, как говорится, с ветерком.