Я пожал плечами:
– Может и другие есть, да только розы — самые красивые.
– Нет, — нахмурился мальчик, — нельзя так про цветы говорить. Они все одинаково красивы, просто люди не всегда замечают их красоту.
Я был немного шокирован такой репликой... Как же правильно мыслит Алёшка! Да только люди часто вообще цветов не замечают — топчут их, уничтожают, убивают... цветы не живые — они не могут кричать, молить о пощаде... им остаётся только расти, не смотря ни на что, цвести под лучами холодного солнца, чтобы дарить радость хотя бы тому, кто видит в них красоту...
Розарий, как назло, оказался закрыт на профилактические работы. Хотя летом в парке и так неплохо, без цветов. Я как-то уже свыкся с мыслью о наступающей осени, а тут вдруг понял, что лето ещё не кончилось. Всегда так получается — ещё ничего не случилось, а люди уже там, в будущем, — переживают, гадают, а ведь будущее, оно не для всех наступит, кто-то знает об этом, кто-то нет, но в любом случае люди только теряют бесценные минуты счастья... Думай вперёд, но живи настоящим...
Я почувствовал, как Алёша потянул меня за рукав. Он всегда так делал, когда хотел привлечь внимание, — не кричал, не говорил, а легонько дотрагивался, будто речь для него была чем-то сложным... А может, свой хрустальный голосок берёг как сокровище.
– Что, Алёш?
Лицо мальчика выражало нечто среднее между мукой и любопытством.
– Можно мы пойдём туда?
Я поднял голову, бросив взгляд из-под бровей на небольшой зелёный домик, затаившийся между деревьями. Тир. В тире я стрелял как бог!
– В тир? Конечно можно!...
Я купил сразу побольше пуль, а то они имеют свойство кончаться слишком быстро. Азартное это дело — стрелять. Алёшка встал на подставку для детей и неуклюже упёр в плечо приклад пневматического ружья. Для меня это была простая духовушка, а Алёша смотрелся с оружием как со снайперской «слонобойкой». Его тоненькие ручки тряслись, дрожали, пытаясь получше прицелиться, хотя мальчик, кажется, не очень волновался о том, куда он попадёт, для него интересен был сам процесс... Наконец Алёшка зажмурился и, напрягшись, словно поднимал пятидесятикилограммовый мешок картошки, нажал на курок... Ох и восторгу было!
Через несколько попыток он смог-таки поразить цель, и страшная морда одного из страшилищ, издав протяжный вой, замигала изнутри красным огнём... Хорошо, что кроме нас в тире никого не было, — хоть понятно, что попал именно ты.
– Дядя, Паша, а постреляй теперь ты! — с благоговением попросил меня Алёшка.
Я улыбнулся (загадочно так), взял из его холодных рук ружьё, аккуратно зарядил пульку — наверное, мои уверенные движения немного гипнотизировали затаившегося мальчишку, — прицелился и выстрелил. Вокруг маленькой модели земного шара закрутилась обшарпанная красная ракета — не очень впечатляюще, но это была самая сложная цель в тире... Дальше я всё делал гораздо быстрей — не успевала одна морда закончить свой визг, как я уже встряхивал новое страшилище, заставляя его орать и корчить смешные рожи... Может быть, они только мне казались смешными?... Я посмотрел на Алёшку — нет, мальчик тоже улыбался, хлопал в ладоши, подпрыгивал — я оправдал его ожидания. А вот когда я начал расстреливать ползущих в самом низу оленей, зайцев, медведей и прочих железных млекопитающих, мальчик вдруг закричал и вцепился мне в руку.
– Ты что? — удивлённо спросил я.
Алёша опомнился и опустил глаза:
– Не надо убивать зверушек.
– Так они же ненастоящие!
– Нет... ну, если стрельнёшь по ним, то и по настоящим потом стрельнёшь.
Я помотал головой:
– Тир он на то и нужен — захотел, например, человек пострелять по зверям, но живых ему жалко, а тут, в тире, можно удовлетворить свои животные инстинкты.