Примерно через месяц после моего возвращения Чейд открыл для меня свою дверь. Я был обижен, что у него не нашлось для меня времени раньше, и поднимался по ступеням медленнее, чем когда-либо. Но когда я вошел в его комнату, Чейд оторвался от ступки, в которой толок какие-то семена, и лицо его было серым от усталости.
— Рад видеть тебя, — сказал он, но в его голосе я не услышал ничего похожего на радость.
— Значит, ты поэтому так быстро меня позвал? — кисло заметил я.
Он отставил ступку.
— Прости. Я думал, что тебе может понадобиться время, чтобы прийти в себя. Для меня эта зима и весна тоже были нелегкими. Может, мы попытаемся покончить с этим временем и продолжим?
Это было мягкое разумное предложение, и я знал, что это мудро.
— Разве у меня есть выбор? — спросил я с горькой усмешкой.
Чейд закончил толочь семена. Он выскреб их в мелкое ситечко и поставил его на чашку, чтобы они стекли.
— Нет, — сказал он наконец, как будто ему пришлось тщательно обдумывать ответ. — Выбора у тебя нет. И у меня тоже. Во многих вещах у нас с тобой нет выбора. — Он осмотрел меня с ног до головы и потом снова помешал семена. — Ты, — сказал он, — не будешь пить ничего, кроме воды или чая, до конца лета. От тебя пахнет вином, а твои мышцы никуда не годятся для твоего возраста. Зима, проведенная в медитациях с Галеном, не пошла на пользу твоему телу. Смотри упражняйся. Возьми себе за правило с сегодняшнего дня четыре раза в день взбираться на башню Верити. Ты будешь носить ему еду и чаи, я научу тебя, как их готовить. Ты никогда не будешь угрюмым, а всегда приветливым и дружелюбным. Может быть, немного послужив Верити, ты убедишься, что у меня были причины не посвящать тебе все мое время. Вот что ты станешь делать каждый день, когда ты в Оленьем замке. Но будут дни, когда тебе придется исполнять другие мои распоряжения.
Чейду не потребовалось много говорить, чтобы пробудить во мне стыд. Только что я почитал обрушившиеся на меня несчастья высокой трагедией, а теперь понял, что все это время предавался детской жалости к себе, и только.
— Я был бездельником, — признал я.
— Ты был глупцом, — согласился Чейд. — У тебя был месяц, во время которого ты мог распоряжаться собственной жизнью. Ты вел себя как испорченный ребенок. Ничего удивительного, что Баррич тобой недоволен.
Я давно перестал удивляться осведомленности Чейда. Но на этот раз я был уверен, что никто не знает подлинной причины, и у меня не было никакого желания делиться этим с ним.
— Ты уже обнаружил, кто пытался убить его?
— Я не… не пытался, честно говоря.
Теперь Чейд выглядел возмущенным и озадаченным.
— Мальчик, это не ты. Полгода назад ты бы разнес конюшни по бревнышку, лишь бы выяснить это. Полгода назад, получив месяц свободы, ты бы наполнил делами каждый день. Что тебя гложет?
Я опустил глаза, чувствуя его правоту. Я хотел рассказать ему все, что свалилось на меня; и я не хотел никому говорить ни слова.
— Я расскажу тебе все, что знаю о нападении на Баррича. — И рассказал.
— А тот, кто видел все это, — спросил он, когда я закончил, — он знал человека, который напал на Баррича?
— Он не разглядел его, — вильнул я.
Бессмысленно было объяснять Чейду, что я точно знал его запах, но видел только смутный контур.