— Ну и что? Зато у нее будут всякие приключения, и вообще так интереснее…
— И правда, положат ее опять в коробку, поломается вся, — понял он.
— Ладно. Пошли на реку. Только если там спросит, кто ты, скажешь, что ты моя сестра, поняла?
Андрейка свистнул Жека и они втроем отправились к реке.
День был солнечным, а вода такой прозрачной, что можно было выбирать камушки на дне возле берега. Андрейка настроил руль так, чтобы яхта вышла на середину реки.
— Полный вперед, — сказал он и оттолкнул кораблик. Почти не качаясь, он ровно пошел к стрежню.
— Ур-ра! — закричал Андрейка. — Самый полный!
Жек заметался по берегу, залаял, ему, наверное, показалось, что ребята упустили кораблик. А Надюшка стояла молча и спокойно улыбалась. Когда он вошел в течение и парус стал то и дело пропадать в солнечных бликах, она сказала про себя:
— Кораблик, плыви за папой…
Кораблик, кораблик, откуда он знает, куда ему плыть?
— Все в этой Елшанке не так, вот что! — решила Маша. И конечно: в городе снега давно нет — и пыль, а тут пыли нет — и снег, и трава. Над бочажкой, на пригорке, снег большим белым блином лежит и бежит из-под него вода. Не ручьем бежит, а сплошь, по траве, полем бежит — это полая вода. Снег чистый, искристый, как сахар в сахарнице, но спереди папа идет, сзади мама — попробовать его не дадут. Трава вокруг снега только вылезла и тоже такая, что хочется ее погладить. Маша погладила, а трава ее по ладошке погладила. И еще цветы она увидела — самые первые после зимы, маленькие оранжевые солнышки. Папа назвал их «матьмачехи», похоже очень на «математики». Странно называются и действительно странные — вылезли из-под земли, а листья там оставили. Маша сорвала три цветка и все пошли в домик. Открыли дверь, в домике пасмурно и пахнет смутно, неясно. А папа еще и здоровается с кем-то:
— Здравствуй, Харитон, как зимовал? Не скучал тут?
И мама туда же:
— Покажи, Харитон, куда веник спрятал.
Веник нашелся и началась суета: папа ходит то за дровами, то за водой, мама — то вещи в дом вносит, то наоборот выносит во двор, на солнышко, одеяла, подушки. А Маша бегает то за папой, то за мамой, в домике ей сидеть неохота — может, это Харитоном пахнет? А спросить про него некогда. То папа ей бабочку показывает, бордовую с белой каймой, тоже после зимы первую, то маме нужно помочь посуду вытереть, потому что Маша это умеет. То все вместе заложили в печку дрова, зажгли и стали смотреть, как огонек вырастет в огонь. Вот вырос, зашелестел щепками, затрещал дровами и все успокоились. Маша тогда спросила:
— Пап, а Харитон кто? Он какой?
— Ну, он домовой. Живет тут за печкой, хозяйничает, когда нас нет. А какой он, я и не знаю. Он ведь редко показывается, ходит неслышно, не топает и не скачет, не шумит в общем, а когда ест — не чавкает. Говорят, что он бодрый такой старичок-невидимка.
— Еще он любит девочек, которые маму слушают и ей помогают, — прибавила мама.
«Это конечно, это все любят», — подумала Маша и заглянула за печку. Никого там не было, кроме прозрачного комарика, повисшего на паутинке.
— А у нас в квартире он есть? — спросила она.
— Нет. В городе домовые не живут, — вздохнул папа. — Там печек нет.
Маша съежилась возле него. В окна глядят темные, без листвы еще деревья и один только дом виден, в котором живет иногда дядя Витя Смородин. Не воют троллейбусы, автобусы не рычат, только далеко где-то жалостно лает собака. Стало сумеречно, а фонари нигде не зажглись и у дяди Вити света в окнах нет. Но тут печка защелкала веселее и даже запела что-то теплое. Тепло по всему дому пошло, и неясный запах пропал.