— Понимаешь, у монахинь ничего такого не было.
— Конечно, было. Разве они могли это забыть?
— Знаешь, им не положено думать о прошлом. О жизни, которая была у них до пострижения. Их жизнь начинается тогда, когда они становятся Христовыми невестами. Они просто не могут рассказать о старых временах то, что рассказывают твои мама и папа.
— Они хотят, чтобы ты тоже стала монахиней? — спросила Бенни.
— Нет. Мать Фрэнсис сказала, что меня не примут в монастырь, даже если я этого захочу. Пока мне не исполнится двадцать один год.
— Почему?
— Она считает, что это единственная жизнь, которую я знаю, и если я стану монахиней, то только поэтому. Говорит, что после окончания школы мне нужно будет найти себе работу, прожить в миру не меньше трех лет и только потом подумать о пострижении.
— По-моему, тебе очень повезло с ними, — сказала Бенни.
— Да. Да, повезло.
— Я не хочу сказать, что смерть родителей — это везение, но ты могла попасть в место и похуже.
— Как в сказках про злую мачеху, — кивнула Ева.
— Странно, почему они тебя взяли. Обычно сестры берут детей только тогда, когда при монастыре есть приют.
— У них работал мой отец. Они послали его в Уэстлендс, чтобы чуть-чуть заработать, потому что сами монахини не могли много платить ему. Там он и познакомился с моей мамой. Наверное, они чувствовали себя ответственными за это.
Бенни умирала от желания узнать что-нибудь еще, но хорошо помнила совет Патси.
— Что ж, все вышло хорошо. Сестры тебя обожают.
— Твои родители тебя тоже обожают.
— Ну, иногда с ними бывает трудно. Хочется сбежать за тридевять земель.
— Мне тоже, — ответила Ева. — Но из монастыря не очень-то убежишь.
— Когда мы станем старше, все будет по-другому.
— А может, и нет, — серьезно ответила Ева.
— Ты про что?
— Для этого мы должны показать им, что достойны доверия. Показать, что если нам разрешат уйти, то в назначенный срок мы вернемся.