А Рути ему:
— Итальянский концерт Баха можете сыграть?
Все говорили миссис Стейн, какая красавица ее дочь, но с Рути никто даже не заговорил, потому что никто, ну почти никто, из гостей не был с ней знаком. Друзья и ее, и Роджера жили в Нью-Йорке.
И подарки, хотя такой подход был не в правилах миссис Стейн, не оправдали ожиданий. Среди подарков обнаружился купон «Посади дерево в Израиле», пожертвование — Бог весть почему — в фонд борьбы с сердечными болезнями. Разброс был от кофеварки на тридцать четыре чашки до трех паровых утюгов, но не подарили никаких, практически никаких денег и ничего по-настоящему полезного.
Миссис Стейн встала, поморщилась — давали знать о себе непомерной высоты каблуки — и нетвердой походкой направилась к хупе. Там, слева от одного из столбов, на полу валялась салфетка с остатками растоптанного Роджером бокала — этот обряд трогал миссис Стейн чуть ли не слез. Кто-то сказал ей, что он символизирует разрушение Храма, но миссис Стейн понимала его иначе. Обряд символизировал нечто имеющее касательство к брачной ночи.
Нагнувшись, она подняла и развернула салфетку: ей захотелось посмотреть на то, что — в некоем роде — символизировало конец Рутиного детства. В салфетке обнаружились куски дымчатого стекла, на куске покрупнее стояла надпись — 40 ватт.
Лампочка! Восемьсот долларов за ростбифы, тридцать пять за свадебный торт, тридцать пять за закуски, а чаевые без числа, а то-се сверх и — на тебе: вместо бокала ее зять растоптал лампочку в сорок ватт, вот что ему подсунули.
Грудь миссис Стейн вздымалась. Развернувшись, она прошествовала к обеденному столу, без колебаний, обеими руками схватила халу. И отнесла туда, где сидел муж.
Растолкала его.
— Гарри, — сказала она. — Нам пора домой.
Он улыбнулся, проснулся, неуверенно поднялся на ноги.
— Бери торт, — миссис Стейн указала на стул рядом, — поднимемся наверх, возьмем наши вещи.
Они поднялись на лифте на шестой этаж, миссис Стейн несла халу с большой осторожностью — опасалась, как бы та не застряла в раздвижных дверях. Прошли в комнату с видом на океан. На двуспальной кровати лежало Рутино вывернутое наизнанку свадебное платье, корсаж волочился по полу. Под кроватью стояли ее белые шелковые лодочки.
— Гарри, — сказала миссис Стейн. — Я что, плохая мать? Что я такого сделала, за что она на меня злится? К чему мы идем, что происходит с нашей жизнью?
Мистер Стейн потрепал ее по плечу:
— Не переживай. У детей теперь так заведено, у них теперь сплошь и рядом так.
Опустив халу на кровать, она принялась собирать разбросанные по комнате вещи.
Рутины голубые кружевные подвязки оказались на бортике ванны. Духи на комоде, фата свисала со спинки стула. Обнаружив на подоконнике с видом на океан букет за двадцать один доллар, миссис Стейн расплакалась. Прятала лицо в цветах и заливалась слезами. Мистер Стейн подошел к ней, обнял за содрогающиеся плечи.
— Послушай, мама, — сказал он. — Не так все плохо. Иди-ка, посмотри сюда. — И он подтолкнул ее к зеркалу во весь рост на дверце гардероба — поперек него розовой Рутиной помадой было выведено:
Мама родная, спасибо. За все-все. Извини, что я была такая вредина. Тебе не в чем себя винить. Сбереги для меня мой букет. Все хорошо. Я тебя люблю.
Миссис Стейн снова погрузила лицо в гардении, и ей почудилось, что в комнату пришла весна. Одно дело — разлад в мире и совсем другое — разлад между ней и Рути, вот этого быть не должно.
Она подошла к кровати. Взяла халу в обе руки.