Вот тогда Иван Дубов повернулся к командиру и сказал:
— Разрешите мне. Я его… прихлопну.
Командир внимательно посмотрел на Дубова, нахмурился и ничего не ответил. И вдруг Иван спохватился, что вызвался на рискованное, очень уж опасное дело, ему стало жалко своей жизни, замерло сердце, но в то же время он подумал про себя: «Трус ты. Ведь это нужно сделать. Решись. Страшно?..»
В это время вызвался еще кто-то из бойцов, за ним другой, и Дубову стало стыдно своего страха. Но страх от этого не прошел. И все же он сказал опять:
— Разрешите, товарищ старший лейтенант, мне.
Командир посмотрел ему в глаза тяжелым, напряженным взглядом и сказал:
— Ладно, Дубов, пойдете вы. — И пожал ему руку.
Дубов, пригнувшись, бежал по траншее. Потом он остановился, стал к стенке окопа, подпрыгнул, забросил ногу на край траншеи и, цепляясь за бруствер плечом, выбрался из окопа. В руках у него были винтовка и граната, ползти было неудобно, но он полз быстро. Несколько мин разорвалось вблизи. Один осколок прошил шинель и врезался в левый бок. Иван понял, что ранен, когда увидел широкое бурое пятно крови. И, увидев кровь, почувствовал слабость и головокружение.
Он подполз к бугру, отдышался и стал вползать вверх. Потом совсем близко он увидел пулемет, двух солдат около него и еще одного поодаль. Отодвинувшись немного назад, Дубов сорвал предохранительное кольцо и бросил гранату. Когда раздался взрыв, он вскочил, шагнул вперед и скатился вниз.
Один из гитлеровцев был живой и бросился на Дубова. Они стали драться. Фашист хотел ударить Ивана ножом, но Дубов, нагнувшись, перекрутил ему руку, вырвал нож и прикончил фашиста.
Иван хотел поднять с земли упавшую пилотку, как вдруг заметил группу немецких солдат, которые, выскочив из кустарника, бежали, он не понял — к нему или во фланг роты. Дубов схватился за пулемет и стал стрелять.
Глаза видели плохо, и Дубов не мог отличить камней и маленьких бугорков от залегших людей. Чтобы не ошибиться, он стрелял по тем и по другим. Его еще раз ранило, а гитлеровцы окружали огневую позицию, и Дубов, может быть, отполз бы обратно в траншею, но он знал, что тогда рота не сможет пойти вперед, а он пришел сюда и отдавал сейчас свою кровь и жизнь именно для этого — чтобы рота продвигалась вперед. Так было нужно. Для этого он и солдат, для этого все стали солдатами, и отступать нельзя.
Когда командир поднял роту и штыковым ударом смял и уничтожил гитлеровцев, товарищи нашли Дубова и оторвали его от ручек пулемета. Потом они передали его санитарам, и он попал в госпиталь. Раны зажили, но врачи все же решили, что Дубову нужно прервать военную службу, и дали ему долгосрочный отпуск.
Вот он приехал домой, теперь уже не солдат, а опять рабочий, токарь, и лишь боевой орден да, может быть, потертая форменная гимнастерка говорят людям о том, что ратный труд им познан. А подвиг… Он просто воевал, он вместе с другими выполнял долг гражданина и мужчины. Так было нужно. Так делали другие, и могут сделать остальные миллионы.
Как объяснить все это любопытным? Да и нужно ли объяснять?
Чуть улыбаясь, Дубов сказал Черенку:
— Фашистов побил — была у нас такая работенка: фашистов бить — вот и вручили награду. За добросовестность.
— Ну, из тебя, видно, ничего не вытянешь, — вздохнул Черенок. — Вот обожди, созовем собрание, придется тебе с трибуны, так сказать, поделиться с нами боевыми впечатлениями и фронтовым опытом.
— Это зачем? — недовольно спросил Дубов.
— А как же! Обязательно необходимо. Связь фронта с тылом, и наоборот. Массовая проработка фронтовых эпизодов мужества, воспитание героизма, и вообще… Да ты что, маленький, не понимаешь? Кстати, ты надолго? В отпуск, что ли?
— До лета.
— Чем думаешь заняться?