— Братану в подарок купила, а теперя уж ладноть.
Алексей блаженствовал, пускал колечками дым. Верка прихлебывала чай — кипяток с распаренной черносливиной. Он вспомнил, что до сих пор не узнал, где она живет, кем работает. Верка с гордостью назвала себя кубанской казачкой, сказала, что живет на хуторе, работает, куда пошлют, в колхозе.
— А тут что делаешь? — поинтересовался Доронин.
Ответила Верка не сразу. Сняла с рукава пушинку, дунула на нее, проследила, как она отлетает.
— Мешки видел?
— Конечно.
— Понял, с чего вонь?
— Н-нет.
Верка снова помолчала.
— Я, милок, курей в тех мешках вожу. Постирать бы их надоть, да некогда — утречком уезжаю. Здешние грузины люблять сациви и покупають кубанских курей не торгуясь.
Алексей нахмурился.
— Спекулируешь?
Верка поймала его взгляд, твердо сказала, покачав головой:
— Нет, милок. Спекулирують те, кто этим делом деньгу наживает, а я корм добываю. У меня тута, — она похлопала себя по шее, — ишо четыре души. Вота что война с нами сделала.
— Представляю, — пробормотал Алексей и сказал, что тоже воевал.
Верка кивнула.
— Это я по твоей медальке поняла. Чего ж тебя, такого молодого, раньше других отпустили?
— По ранению.
— Куда ж попал немец?
— В грудь.
— Хорошо, что руки-ноги целы.
Алексей хотел сказать, что в госпитале ему удалили часть легкого, но промолчал. Верка вздохнула. Синева в глазах помутнела, уголки губ скорбно опустились, лоб прорезала складочка.