— Где?
— Мимо госпиталя прошла. — Он усмехнулся. — Ничего особенного.
— Мне она нравится, — сухо возразил я.
— В самом деле? Неужели вы не понимаете, что эта девушка — самая обыкновенная самочка!
Рябинин попал, как говорится, не в бровь, а в глаз. Но дух противоречия заставил меня воскликнуть:
— Ничего подобного!
Изумленно изогнув бровь, Андрей Павлович хотел что-то добавить, но Василий Васильевич решительно запротестовал — одеяло откинул и даже ноги сбросил на прикроватный коврик:
— Не балабонь, не балабонь!.. Раз он люб ей, а она ему — совет им да любовь.
Панюхин и Валентин Петрович дружно кивнули. Рябинин усмехнулся, пожал плечами. Я не смотрел на него до тех пор, пока к нему не обратился Василий Васильевич.
— Ответь мне, как на духу, у тебя есть свой бог?
— Не понимаю, — сказал Рябинин.
Василий Васильевич кашлянул, вытер рот носовым платком.
— У каждого человека есть свой бог.
— Опять двадцать пять, — устало возразил Рябинин. — Бога нет — и точка!
— А Сталин?
— Что Сталин?
— Разве он не бог тебе?
Рябинин окинул Василия Васильевича внимательным взглядом и, впервые назвав его на «ты», отчеканил:
— Ты, старик, или действительно темный, или прикидываешься таким. Товарищ Сталин — вождь советского народа. Этим сказано все.
— М-да…
Я почувствовал: Василий Васильевич хотел добавить еще что-то, и, внезапно испугавшись, стал лихорадочно соображать, что делать, как поступить, если мой однопалатник скажет про всеми любимого товарища Сталина что-нибудь нехорошее.
Рябинин демонстративно смотрел в окно, Панюхин притворился спящим, лицо Василия Васильевича сделалось бесстрастным. Ужаснувшись собственным мыслям, я вдруг подумал: «Неужели Сталин действительно наш бог? Неужели мое детство и детство моих сверстников было счастливым?» До войны я не сомневался в этом. В школе, в парках и просто на рекламных щитах глаза мозолили плакаты — Сталин с девчушкой на руках. Внизу крупными буквами было написано: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» Я был патриотом, считал Сталина добрым, отзывчивым, справедливым человеком. На фронте и в госпитале некоторые солдаты утверждали, что он бывал на передовой, даже в окопы спускался. Однако я не встретил ни одного фронтовика, который видел бы это лично. Возникали вопросы, иногда хотелось поделиться с кем-нибудь своими сомнениями. Но усомниться в мудрости, доброте, справедливости Сталина было рискованней, чем в атаку сходить. На фронте я часто думал, что воюю за свою мать, бабушку, за девчонок и мальчишек с которыми учился в одной школе, жил в одном дворе. Все это было в моем понимании самым главным в жизни — Родиной…