— Время решил провести с ней или это у тебя всерьез?
— Конечно, всерьез!
Она вздохнула:
— Невезучая Дашка-то.
— Почему невезучая?
— Узнаешь, когда срок придет.
Я сказал, что собираюсь сделать Даше предложение.
Анна Владимировна снова вздохнула.
— Пока ребятенка не будет, и без росписи можно пожить… Ты ведь один у матери?
— Один.
— Ширмочку поставите или отгородитесь.
После смерти бабушки мать часто говорила, что наша комната для нее — покой, отдых. Она любила, спустив на кончик носа очки, читать по вечерам, держа книгу или газету на отлете; иногда штопала носки, пришивала к наволочкам пуговицы; когда я советовал ей отдохнуть, отвечала: «Это и есть мой отдых». Поселиться с женой в нашей комнате было бы нахальством, я и не помышлял об этом, твердо сказал Анне Владимировне, что нам временно придется или снимать комнату, или жить врозь.
— Полагаешь, не уживутся? — спросила она.
Я не стал объяснять, почему не хочу стеснять мать: это было личным, сыновьим чувством.
Пила чай Анна Владимировна с блюдечка, держа его на растопыренных пальцах, шумно дула, складывая губы сердечком и округляя крепкие, налитые щеки. Раскалывая сахар блестящими щипчиками, говорила мне:
— Побольше в чашку клади. При твоей болезни от сахара польза.
Позвякивая ложечкой, Даша прихлебывала чай маленькими глоточками, отщипывала печенье, которое Анна Владимировна насыпала в глубокую тарелку. Печенье было фигурным, с тмином, с шоколадными полосками поверху.
— Покупное, — сказала хозяйка и пообещала когда-нибудь угостить меня домашним печеньем.
Я уже чувствовал себя женихом, уверенно спросил Дашу, умеет ли она готовить.
— Умеет, умеет, — объявила Анна Владимировна.
Переведя на нее удивленный взгляд, Даша сказала, что пожарить картошку и сварить какой-нибудь супчик она, пожалуй, сможет, однако кулинарные способности тети Нюры ей никогда не превзойти. Зардевшись от удовольствия, Анна Владимировна кивнула:
— Люблю вкусно покушать!