Балерина Павлова в Лондоне. «Пожав обильные лавры в прошлом году, отправилась туда же в этом. Она выступает в Хрустальном дворце и пользуется таким же громадным успехом…»
Красивая молодая леди Констанс Литтон, убежденная суфражистка, воительница за женские права. Ее в тюрьме подвергли насильственному питанию, так как она объявила голодовку…
Могучая девица Брунгильда, самая большая женщина в мире…
Пять почтенных бюргеров, держащих двухметровую косу какой-то победительницы очередного конкурса на самые длинные волосы. В Германии в ту пору женские волосы пользовались особым покровительством и продажа их была запрещена…
Роза Антунес и Юлия Байрейро — женщины-революционерки, на лиссабонских баррикадах во время революции в Португалии.
Г. И. Храповицкая — первая русская женщина-авиатор, совершившая полет над Парижем…
Кончина польской писательницы Элизы Ожешко, которую провожают на кладбище толпы поклонников ее таланта…
Елена Блавацкая, наша соотечественница, дочка русской писательницы Ган, основательница новой теософской школы в Индии…
Стотридцатичетырехлетняя Мария Больник, болгарка, до сих пор исполняющая по дому мелкие работы…
«Тарновская — демоническая женщина, опутывающая мужчин своими чарами, лишающая их воли…» Судебный процесс. Некто Наумов убил ради нее Комаровского, а некто присяжный поверенный Прилуков сделал ради нее несколько подлогов. Дело Тарновской слушается в Венеции и интересует всю Европу. «Имя Тарновской стало нарицательным, т. к. эта женщина — типическое явление современности…»
Авиаторши, революционерки, писательницы, актрисы — созвездие личностей, расцвет которых пришелся на первое десятилетие начинающегося века.
Мария лежала, думая о том, что все-таки, коли женщина — личность, талант, ей никогда не возбранялось прыгать со скалы, летать на самолете, быть актрисой, писать книги, сражаться на баррикадах, организовывать теософские школы или для самоутверждения отращивать самые длинные волосы. Нужно было только доказать делом, что тебе под силу летать или биться на баррикадах. Раскрепощение женщин дало в руки еще козырь Нинке и иже с ней — тем, кто, прекрасно усвоив свои права, научились прихватывать сверх этих прав и ничего не желали знать об обязанностях. Если бы не эта нелепая история, Нинка, точно летающий клещик, продолжала бы беззаботно и беззастенчиво существовать, паразитировать среди трудяг, кажущихся ей неполноценными.
Мария вспомнила мать Леонида, бабку Машу, родившую шесть детей, троих из которых Мария не знала: едва оперившись, они исчезли из родного гнезда. У бабки Маши, приехавшей в Москву из деревни, были свои понятия о том, что хорошо и что плохо, — эти понятия она передала детям. Но Леонид пил, а Тамарка воровала потому, что была еще Кочновка, окраина. Среда, где каждый человек конкретно не был главным носителем зла, но поскольку у каждого ее обитателя по отдельности сознание находилось на некоей примитивной стадии развития и никто из живущих на Кочновке, конечно, не имел «обособленного духовного мира», то все руководствовались общими представлениями о Норме: 1. Если мужик не пьет (Николай) — неплохо, но это исключение из правил (Стешке повезло, муж не пьет). Если мужик или подросток (Юрка) выпивает, это нормально, не вызывает осуждения, удивления, а всего лишь повод для острот и веселых рассказов о том, кто как пьет. 2. Хочешь жить — умей вертеться. Честно не проживешь. Посчастливилось попасть на золотое место (Тамарка), пользуйся. Но это везение не для каждого, потому надо шевелить мозгами (подобно Варьке).
Мария была там божьей коровкой, выделявшейся среди черненьких, которые прыгают. Требовать от Кочновки, чтобы она самостоятельно перестроилась, добровольно постигнув и приняв к исполнению нормы и мораль поведения обыкновенных трудяг, было бы наивно. Самое правильное было сделать с Кочновкой то, что волей судеб совершило Время: снести завалюшки, шанхай, расселить жителей по разным районам Москвы, разрушить Общину. Ее и разрушили, но каждый расселяемый нес в себе Кочновку, при благоприятных условиях заражая ею те микромиры, в которые он попадал. Нинка — дитя своей Кочновки, дочь некоей Тамарки или Варьки, свято усвоившая, что ей все дозволено…
Мария встала, начала готовить. Скоро, наверное, должно кончиться совещание, Софья Павловна и Соловьев придут. Хотя в то, что появится Соловьев, Мария почему-то не верила: что-то должно случиться, и он не придет. Слишком это было бы прекрасно — спустя столько лет встретить человека, единственного некогда любимого, посидеть, поговорить…
Но они пришли.
Отворилась дверь, вошла Софья Павловна, за ней Соловьев. Они возбужденно продолжали какой-то спор. Соловьев, едва кивнув Марии, сердито зашарился по карманам, достал сигареты, щелкнул зажигалкой. Софья Павловна тоже извлекла свою «Шипку», прикурила. Сразу замолчали, переглянулись, затоптались у дверей, не сообразив с ходу, в чем дело, что изменилось.
— Разувайтесь, — сказала Мария. — Я полы намыла!
В общем-то, ее обидело такое начало, она предполагала быть главной нынче — хотя, собственно, почему?
Софья Павловна, внимательно взглянув под ноги, стащила сапоги, сказала раздраженно-насмешливо:
— А я-то не пойму никак… Московский блеск! Что-то еще нас ждет?
— Картошка с мясом.