— Что вы на меня смотрите?
— Ты где был? — враждебно спрашивает Фома.
— Там в золе лук есть, поешь, если хочешь, — говорит Даниил.
— Где ты был-то? — упорствует Фома.
Андрей молча присаживается перед костром на корточки. Нащупав в золе луковицу, он старательно очищает ее от кожуры. Все внимательно смотрят на него.
Вдалеке по дороге проносится человек десять дружинников, среди которых мелькают несколько монашеских ряс. Прогрохотав по мостику через ручей, кавалькада поворачивает к деревне и скрывается в тумане.
— Слава тебе, господи! — зло улыбается рябая баба.
Андрей встает с колен и направляется к лодкам. И снова они плывут вниз по реке. В тумане, мимо густых кустов, нависших над водой.
— Пораньше не мог прийти, что ли? — шепотом выговаривает Даниил Андрею. — Пока спали-то все?
— Нет, не мог, — отрезает Андрей.
Фома прислушивается к разговору.
— Твой грех, твоя совести твои молитвы… — бормочет Даниил, отвернувшись.
— А где ты был? — спрашивает Фома.
В это время в кустарнике, на берегу, неожиданно раздастся дружный вопль:
— Вот он! Здесь они! Сюда давай!
Из чащобы доносятся возгласы, треск сучьев, затем болезненный крик и хриплые от злобы мужские голоса.
— Тащи ее, голубушку! Там, там, по-над берегом!
Кусты на берегу кончается, и чернецы видят дружинников и монахов, которые выволакивают из зарослей извивающегося мужика и бабу в короткой рваной рубахе.
С любопытством и ужасом следят иконописцы из лодок.
— Зачем это их? — бледнея, спрашивает Сергей.
— За то, что богу единому не веруют, не чтут! Язычники проклятые… — скороговоркой отвечает баба.
— Да не! — возбужденно перебивает мирской. — Это ж вора схватили! Князя-то спалил! Искали вчера! Вон он!