Собрав выполосканное белье, чернецы один за другим поднимаются в гору.
— Белье-то до завтра не высохнет, — озабоченно говорит Андрей. Даниил не отвечает. — Слушай, может, сегодня пойдем? Соберемся быстренько и отправимся? А? А то вдруг передумает князь.
— Не передумает, — усмехается Даниил.
— Не высохнет белье до завтра, — сокрушается Андрей.
— Фому пришлешь, заберет.
— Значит, после утрени и пойдем.
— Я-то не пойду, — не глядя на Андрея, улыбается Даниил, — ты что?
— Да я знаю… — торопливо перебивает Андрей. — Только думаю, может, пойдешь?
Даниил не отвечает.
— Так мне и надо, что без тебя согласился. Сломаю себе шею там. Так мне и надо, — потерянно говорит Андрей.
Даниил улыбается.
— Так тебе и надо… Пошли, а то к обедне опоздаем и собраться не успеешь.
Они разбирают смерзающееся белье, складывают его в корзины, аккуратно свертывают рогожу. Даниил делает все неторопливой сосредоточенно. Андрею мучительно стыдно. Он чувствует, что ему надо что-то сказать, что-то сделать, разбить эту тягостную напряженность, но не может произнести ни слова.
Они медленно выходят на тропинку. Даниил идет впереди. Андрей смотрит на его костлявую спину, на вытертую порыжевшую рясу, на сизые от мороза руки, спокойно лежащие на коромысле, и тоскливая нежность поднимается у него в сердце. Тускло звонят монастырские колокола. Туча галок кружится над обителью.
— Слушай! — наконец произносит Андрей.
Даниил останавливается и поворачивает к нему залитое слезами лицо:
— Рад я за тебя… Если бы ты знал, как рад, непутевая твоя голова! Прости меня, господи…
Кирилл долго ищет топор, находит его в углу, заваленном стружками, достает из-под лежака несколько своих старых икон, берет одну и начинает колоть ее топором на мелкие дощечки, которые звенят, отскакивая, падают, подпрыгивая, на пол, словно растопка для лежанки, а Кирилл поднимает вторую икону и спокойно раскалывает ее на полу, так же как и первую, потом третью, за ней и четвертую, которая колется с трудом, прошитая для крепости деревянными шипами, а потом и все остальные иконы остаются лежать на полу горой сосновых пересохших дощечек, на которые Кирилл смотрит с безразличием и не оборачивается у порога, когда, убран в мешок топор, он выходит из кельи, осторожно притворив за собой дверь.
Во дворе Кирилл сталкивается с курчавым Алексеем.
— Ты далеко? — приглядывается Алексей к Кириллу.
— Далеко.
— В Москву?