Пленный стал пробираться навстречу женщине. И удивительно: в него не стреляли. Он и женщина стояли на тротуаре обнявшись, а колонна шла дальше.
Возвращались мы домой все вместе. Витя держал меня за руку. Толя, нахмурясь, помалкивал, а Славка бормотал:
— Гады, фашисты проклятые. В кого стреляют? Больных, раненых убивают.
Позавтракали драниками. Мама напекла их из тертого картофеля, муки и крапивы. Пили чай без сахара.
— Как жить дальше? Что есть будем? — вздыхала мама. — И керосин кончается.
Отец был настроен более оптимистически.
— До осени с немцами расправимся! Вот начнутся дожди, они на наших дорогах со своей техникой и засядут. Погубят их наши дороги. Вот увидишь…
Половину лепешки я спрятала в карман, чтобы потом съесть, и нащупала там метрики. Достала, развернула.
— На, это твоя, — подала Вите его метрику.
Он глядит на метрику, точно она свалилась с неба.
— Где взяла?
— В школе.
Увидел в моей руке еще несколько бумаг.
— Покажи.
Просмотрел их. Взял книгу с этажерки, положил в нее метрики, поставил книгу на место. За руку он вывел меня в коридор, осторожно прикрыл дверь.
— Пошли!
— Куда?
— В школу. Покажешь, где взяла.
Мы выбежали на улицу. Ветер гнал по дороге обрывки бумаг, опавшую с деревьев листву. Над головой совсем низко плыли тяжелые темные облака. Казалось, вот-вот хлынет дождь.
— Эх, ты, — журил меня по дороге Витя, — нужно было брать метрики старших ребят, десятиклассников.
— Зачем? Это же не наши!
— Не наши… Какая разница чьи? Документы, и все.