Давно Фламиний видел ее, но она была неуловима, как эфир, недостижима, как звезда.
Кто она? как ее имя? на какую девушку или женщину похож образ этого таинственного идеала?
Фламиний думал найти ее в Валерии, любил, надеялся, но Валерия изменила ему. Коварный друг вложил в его руку кинжал; коварный друг привел его неожиданно в покой его жены, ласкавшей другого; коварный друг зажег пламень мести в его добром сердце… Фламиний убил Валерию…
Он думал найти свой идеал в Статилии, любил, надеялся… Статилия оказалась ветреницей, хуже первой жены, расточительницей, хуже своего супруга. Фламиний стал глядеть равнодушно на ее измены и мотовство. Не находя нигде себе точки опоры, он упал в бездну, которой имя — порок.
Но душа идеалиста не удовлетворялась забавами кутежей. Фламиний искал ее — свою мечту; она носилась пред ним в облаках ароматных курений, в запахе роз и в звуках гусель… она протягивала ему свою руку, манила его за собою в область чистого блаженства, идеальной любви… Кто она? Куда она зовет своего избранника? — На золотые облака, плывущие по высям лазурного неба, туда, где Аврора отворяет врата солнца, или — в таинственную глубь моря, в перламутровые чертоги среди подводных лесов из водорослей, где резвятся ундины и нереиды? куда? куда?.. создав себе идеал, юноша грустил, не находя его нигде.
Бесхарактерный мечтатель был истинным кладом для плутов, учивших его добывать деньги, чтоб немедленно, благополучно переправлять их из его кошельков в свои, разыгрывая с несчастным известную басню о каштанах и обезьяне.
— Что же ты не пьешь, мой Адонис? — спросила Ланасса своего грустного кавалера, глядя на него с томной нежностью.
— Не хочу, моя Венера, — ответил юноша с саркастическим ударением на последнем слове.
— Отчего же?
— Оттого, что вино уж больше не веселит моего сердца… ах!.. каждый день, каждый вечер одно и то же вино, одни и те же кушанья, одинаковые залы, одни и те же друзья, куда ни поди!
— Одна и та же Ланасса, которая любит тебя до безумия, — договорила гречанка с ревнивым укором.
— И которая, несмотря на это, изменяет мне двадцать четыре раза в сутки, — прибавил красавец с горькой усмешкой.
— А ты мне — сорок восемь, — сказала гречанка, надувшись, — не надо ли тебе денег, Фламиний? если надо, не бери у отвратительной жидовки, которая никогда не даст никому даже двух динариев без брани. Возьми у меня; мой отец гораздо терпеливее Натана и Иохая. Надо?
— Нет, не надо, — ответил Фламиний и лениво зевнул.
В эту минуту Росция начала свой трагикомический монолог.
— Что же ты не смеешься? — спросила Ланасса.
— Да потому, что не смешно, — ответил Фламиний, — я уже много раз слышал нечто подобное.
— Прекрасная Росция, — обратился к актрисе молодой весельчак Лентул Сура, когда дружный общий хохот смолк, заглушив конец монолога, — представь нам, как Сервилий декламирует стихи своего сочинения, — потешные стихи деревенского поэта-отшельника, который тщетно силится вскарабкаться на Парнас, сидя на бескрылом Пегасе старческой фантазии… ха, ха, ха!..
Лицо актрисы омрачилось, точно темное облако сошло на ее чело и затемнило веселый блеск ее глаз.
— Я тебя много раз просила, Лентул, не произносить в моем присутствии имени этого человека иначе, как с уважением, — ответила Росция с заметною строгостью и недовольством.
— К его поэтическому таланту?
— Его талант невелик, но его добродетель выше нашей; не будем о нем говорить.