– Сочувствую, – разом поскучнев, сказала официантка. – Я могу вам чем-нибудь помочь?
– Нет, – сказал Чек. – Спасибо вам. Извините, я не хотел вас пугать. Просто накатило вдруг… У меня так бывает. Все уже прошло, спасибо.
Официантка ушла, недоверчиво оглядываясь и явно борясь с желанием попросить его немедленно расплатиться за кофе. Чтобы она успокоилась, Чек выложил на стол крупную купюру и сосредоточился на происходившем в салоне “бьюика” разговоре.
– ..деньги немалые, – услышал он обрывок фразы, произнесенной голосом Рогозина.
– Не смеши меня, старик, – лениво прохрипел собеседник президента “Эры”. – Кто бы плакался!..
– Плакаться у меня и в мыслях не было, – сердито огрызнулся Рогозин. – Но я же не “челнок” какой-нибудь, не торгаш с базара, я бабки в чулке не храню, они у меня работают. Чтобы собрать полмиллиона зеленых, мне нужно хотя бы три дня. Это минимум, ясно?
– Не забудь про паспорт с московской пропиской, – напомнил хрипатый.
– А какая-нибудь другая прописка тебя не устроит? – недовольно поинтересовался Рогозин.
– Не устроит. Я тут родился и вырос, и помереть хочу тоже тут. Да ты не бойся, в гости ходить не буду. Закончим дело и разбежимся, как котики-песики после случки.
– Надеюсь, – сухо сказал Рогозин.
– Знаешь, – сказал вдруг хрипатый странно изменившимся голосом, – кантовался я как-то на пересылке в Крестах, и встретился мне там один очкарик из образованных, вот вроде тебя, только не такой гнилой, пожалуй… Переехал он кого-то, что ли, на тещиных “жигулях”. Он мне одну вещь сказал, так я ее на всю жизнь запомнил. Мы, говорит, пуще всего не любим тех, кому какую-нибудь подляну кинули. У него это, конечно, красивее звучало, глаже, но за смысл я ручаюсь.
– Я спешу, – напомнил Рогозин.
– Спеши, спеши. Не стану задерживать. Твое время на вес золота, ясно даже и ежу…
Чек услышал, как щелкнул, открывшись, замок дверцы, и встал, почти не чувствуя под собой ног. Где-то на заднем плане, на самом краю сознания, все еще пульсировало монотонное: “Свешникова – одиннадцать лет… Свешникова.., одиннадцать лет… Свешникова…” Он двинулся к выходу, машинально играя в кармане кнопками пульта, заставляя направленный микрофон почти бесшумно поворачиваться на штативе вслед за хромым человеком с волчьей физиономией. Он увидел, как отъехал от бровки тротуара длинный золотистый “бьюик”, и ускорил шаг, почти перейдя на бег, когда заметил, что человек, за которым он следил, подошел к припаркованной метрах в двадцати от его “хонды” белой “девятке”. “Сейчас сядет в такси и уедет, – лихорадочно подумал Чек, – и тогда поминай, как звали. А упускать его нельзя. И Канаш не велел, и.., и вообще”.
Он остановился как вкопанный, услышав разговор своего “объекта” с водителем “девятки”. Разговор был какой-то странный, совершенно непонятный, словно Чек опять пропустил половину из того, что говорилось.
– Сидишь? – сказал волчьелицый. – А ну, вали отсюда! И передай своему бугру, чтобы не вздумал со мной шутки шутить. Всех зубами порву, имей в виду.
– Ты о чем это, мужик? – раздался удивленный голос водителя, в котором Чек с огромным удивлением расслышал знакомые интонации. Он готов был поклясться, что за рулем “девятки” сидит Валентин Валерьянович Канаш собственной персоной.
– А вот об этом, – ответил хромой приятель Рогозина.
Чек не видел, что он там делал, но в наушнике раздался какой-то глухой шум, потом кто-то страшно захрипел, а в следующее мгновение хромой отступил от машины, повернулся к ней спиной и не спеша, ковыляющей походочкой бывалого зека пошел прочь, закуривая на ходу.