— Келли Беллемор, — рычу я.
Его, наконец, осеняет.
— Это был несчастный случай.
— Что я тебе сказала по поводу лжи? — Я хлестко бью его рукой по лицу, оставляя на щеке четыре красные линии. Комнату заполняет резкий запах крови. Я чуть ли не пританцовываю сидя на корточках, мои губы изгибаются в улыбке.
Самсон замирает, видя эту улыбку. Он перестает строить из себя невинного.
— Ты наслаждаешься этим, — понимает он.
Моя улыбка становится еще шире. Знаю, что где-то мама сейчас прячет от стыда лицо.
— Ты любишь убивать точно так же, как я. — Самсон выпрямляется, возомнив, что общается с равной. — И не только это. Ты любишь… — он замолкает, подбирая слово.
— Власть, — подсказываю я.
Его лицо просветляется.
— Я не знаю, что ты такое, но знаю, что мы похожи. — Он поднимает руки и спешит добавить, будто боясь, что оскорбил меня этим: — Я не такой… особенный, как ты, но жажда убивать… — Его взгляд становится отстраненным, уголки губ приподнимаются в жуткой улыбке.
Такой же, как у меня. Я проглатываю стыд и позволяю Голоду его поглотить.
Самсон мечтательно продолжает:
— Я не мог ничего поделать, она просто… — По его телу проходит дрожь. Затем его внимание снова переключается на меня. — Я не смог бы остановиться, даже если бы этого хотел. — Он сжимает и разжимает кулаки. — Это сильнее меня. — И смотрит на меня, ища во мне понимание.
И я понимаю его. Понимаю лучше, чем он может себе представить. Потому что для меня это больше, чем ощущение власти. Я питаюсь душами. Без них я умру.
Конечно, это не объясняет, почему я так люблю их поглощать. Я провожу пальцем по щеке Самсона, и он тихо поскуливает. Мама никогда не понимала ту чудовищную тьму во мне, которая так жаждет убивать. Она хотела, чтобы я потребляла души так же, как овощи: без особого желания, просто из необходимости. Самсон, этот отвратительный кусок дерьма, понимает меня лучше, чем она. Но, в отличие от него, я хотя бы стыжусь своей слабости — во всяком случае, когда не отдаюсь ей без остатка. Как барахтающаяся в луже собака, я люблю копаться в мерзком хлюпающем месиве из человеческой плоти, но сожалею об этом, стоит крови высохнуть на мне и коже начать чесаться. Такие дурные существа, как Самсон, не испытывают чувства вины. И у них нет воспоминания-мамы, неодобрительно цокающей языком и качающей головой.
Вместо этого у них есть я.
Подозреваю, что они никогда не чувствуют вины за содеянное, но я делаю все, чтобы они потонули в сожалениях об этом. В красных, липких сожалениях.
Так что Самсон прав, мы похожи. Однако, к несчастью для него, лицемерие — меньшее из моих грехов. Он радуется тому, что нашел схожие у нас черты, я же ненавижу себя за это.
Я наклоняюсь к нему, пока нас не разделяют какие-то жалкие дюймы, и закрываю глаза. Я ощущаю его дрожь, вдыхаю опьяняющий коктейль из страха и крови, и меня заливает жаркой волной удовольствия. Самсон шевелится, и я резко распахиваю глаза, пригвождая его взглядом к месту.
— Ты прав. Я такая же, как ты. — Я делаю вдох, затем медленно качаю головой, не отрывая от него глаз. — Но тебе это нисколько не поможет.
Его глаза округляются, рот беззвучно открывается и закрывается. Я дарю ему еще одно мгновение жизни, проведенное в панике. Потом Голод с ревом несется по венам, сметая все на своем пути. Я выдергиваю Самсона из угла, разрываю его оболочку, как освобождала бы рака от панциря, и он падает в мои руки. Так легко.