Не слышали волки никакого приказа. На дворе май. Они привыкли за много лет, что именно в это время является сюда их обожаемый хозяин… Они пришли. И увидели чужака.
А ведь эти волки – людоеды. Зверь приучил их к человечьему мясу.
Выдерживая маску ледяного спокойствия, Николай Степанович продумывал пути отступления.
Скатиться с подоконника.
Захлопнуть окно.
Сколько времени потребуется волкам, чтобы разбить стекло 9 Нет, они не станут этого делать. Это же зверье, безмозглое зверье.
И они до сих пор не напали. Почему? Ждут чего-то?
Длинные когти громко и отчетливо простучали по половицам. В доме? За спиной? Конечно, ведь дверь не заперта…
Николай Степанович резко обернулся. Встретился взглядом с двумя желтыми огнями. Он успел разглядеть там, в янтарной глубине, откровенную, ехидную ухмылку.
И ненависть.
Паук все скреб и скреб двумя уцелевшими лапами, все вертелся вокруг себя, как лодка по команде «правым табань!», может быть, пауку было больно, может быть – страшно. И может быть, он даже обрадовался, когда прямо на него хлынул сверху поток горячей, липкой крови. Во всяком случае, мучения паука на этом оборвались.
Длительный перерыв почти не сказался на эффективности. Тело само вспоминало, что и как нужно делать. Да и дел-то немного: уронить, связать, привести в чувство. Два человека или пятнадцать – не имеет значения, если жертвы не сопротивляются, а жертвы не сопротивлялись. Единственный, кто мог не поддаться внушению, – это Джокер, поэтому Зверь вывел его из строя прежде, чем взялся за всех остальных. Джокер и Зверь – два полюса. Силы, к которым обращался маленький колдун, полярны тому, с чем имел дело экзекутор, поэтому ужас и боль Пижона Зверь отдал пигмею до последней капли. Не оставил себе ничего. И то, что было для него источником жизни, Джокера едва не убило.
В другое время, в другой ситуации Зверь, пожалуй, похвалил бы себя за верное предположение. Ведь действовать пришлось наугад. А ну как все вышло бы совсем иначе и Джокер сумел использовать чужую боль по назначению? В другое время и в другом месте Зверь не преминул бы посмеяться над собой за склонность к мистицизму. Никаких разумных объяснений тому, что делал пигмей, он найти не смог, как ни старался. В другое время и в другом месте…
Время и место не располагали.
Автоматизм движений, навязчивое напоминание: ничего себе, все – Ему, привычная (а ведь думал, что забыл, как это бывает) радость от чужого смертного ужаса.
Слабо трепыхающееся тело жертвы рывком – на один из столов.
«…останки Пенделя здесь же осматривали…»
Надеть перчатки.
Разрезать одежду.
Жертва кричит. Трудно сдержать улыбку. Ласковыми теплыми волнами накатывает сила, щекотно бежит по венам, колется в кончиках пальцев. Эти волны – смешные, маленькие предвестницы шторма, гонцы огромных, щерящихся пеной валов, глашатаи урагана, неистового и сладостного урагана…
Не сегодня. Нынче все – Ему. Пусть. Если Он поможет, впереди еще много убийств.
Но тоскливое недоумение никак не исчезало, накипью осело в сердце, и веселые токи чужого страха не в силах были смыть эту дрянь.
Недоумение.
Зверь искал в себе хоть сколько-нибудь сожаления, хотя бы намек на нежелание убивать вот этого, дико вопящего под ножом… Кто это, кстати? Ах, Петля… Что-то должно было мешать. Ведь отношение к этим людям в какой-то момент изменилось, ведь было же время, когда он сам готов был умереть, чтобы они выжили… Как раз Петлю он и лечил от заразы, принесенной Костылем.
Зачем?
Чтобы Петля не умер.
Зачем?
Надо полагать, для того, чтобы сегодня было кого убивать.
Сохранял кормовую базу…
Нет.
Впрочем, причины не важны. Важен результат.
Когда-то давно он распределял силу инстинктивно.