Полковник в камуфляже и малиновом берете, что стоял сбоку, все покрикивал, — легче, легче, хлопцы, не бревна на субботнике таскаете, полегче, да покрепше держи!
Однако, толи он под руку крикнул, толи у кого-то нога подвернулась, толи поскользнулся солдат-муравей, но вот грохнули одним гробом о гофрированный металл пандуса.
Грохнули, и раскрылся гроб.
— Ёб твою мать!
— Павлюченко, чорт криворукий!
— Мля, хлопцы, дывися!
— Чого тут дывыться!
— Не стой, подбирай, дурак!
Муравьиная дорожка встала. Солдаты сгрудились на пандусе, оцепенев в явной нерешительности. На наклонной ребристой поверхности пандуса рассыпалось содержимое гроба. Нога в десантническом ботинке с торчащей из нее белой, наискось обломленной костью, изуродованная голова молодого мужчины — наполовину обгорелая, а наполовину, как чистенькая, но с пустой черной глазницей, потом какие-то внутренности в обрывках камуфляжа. Одного из солдат, стоявших на пандусе, начало выворачивать.
— Васька, не блюй тут! — одернул солдата сержант, — отойди что-ли…
— Расстреляю всех подлецов! — заорал полковник в малиновом берете, — всех расстреляю, зарою в землю, сволочи, ану подбирайте, что встали!
— Да тут ошметки какие-то, пану полковнику, — гадость какая-то!
— Фу, и воняет, протух вись!
— Все до последней крохи чтобы подобрали, прапорщик Лупандо ко мне!
— Так, пан полковник!
— И чтобы ни капли крови потом на пандусе, все вымыть и выскоблить.
— Так, пан полковник.
— Всех выебу и высушу, поняли?
— Так, пан полковник…
Три «Урала» выехали с аэродрома на шоссе и мрачной колонной направились в сторону Киева.
Три «Урала» по двенадцать гробов в каждом, всего тридцать шесть.
— Ты видал, от этого пацана одни ошметки, одни хлопья кукурузные остались, — вытаскивая из паки сигарету, сказал товарищу сержант Кандыба.