Только жандарм может стрелять в разбойника, как ему понравится: в спину или в грудь.
Но для того необходимо опять-таки, чтобы жандарм убедился, с кем он имеет дело — с разбойником или нет.
А про беглого нечего говорить.
Беглый — он так и есть беглый. Часовому приказано:
— Бей, не долго думавши.
Он даже в том смысле произносит присягу.
Вот тут и вся разница.
Жандарму разрешено:
— Можешь бить.
А каторжному часовому приказано:
— Бей непременно.
И, стало-быть, не все ли равно, кто убьет беглого? Он ли, Егорка, или часовой.
Он только помогает часовому.
Часовой промахнулся — и на здоровье. Пусть его. Егоркина пуля видит.
Шел-шел беглый, может-быть, не одну сотню верст прошел.
И думает:
— Слава тебе, Господи!
— Ан нет, погоди, молодчик! А про Егорку-то забыл?
Только что, Господи, благослови, выбрался на волю, а тут— хлоп и готово!
Будет: отгулялся.
Так думал Егорка про беглых.
И потому он не испытывал угрызений совести и бил по беглому с легким духом, наплевав на указательный палец, чтобы он не скользнул по спуску, выцелив как следует — будто стрелял не в человека, а в дерево.