Острия пик то потухали, то вспыхивали. Раза два они загорались ровно по всей линии.
Лошади стояли одни спокойно, другие топтались на месте, выдвигаясь крупом назад из общей линии, опять равняясь, снова выпирая из фронта.
Хриплый, словно простуженный голос кричал что-то на фланг.
Впереди казаков дальше можно было рассмотреть неприятельскую пехоту.
Пехота отступала…
Вот ближайшие к казакам ряды пехоты остановились… Сверкнули штыки… И через секунду штыки затянуло синим дымком.
Раздался залп…
Опять сверкнули штыки, и из-за рассеявшегося дыма вырисовались спины отходивших врагов, мерно нога в ногу равняясь плечо к плечу.
Японцы, отступая, отстреливались.
— Первая!
Он видел, как шрапнель разорвалась над средними неприятельскими рядами, начавшуюся в рядах сумятицу, и снова потерял сознание…
Но, теряя сознание, он отчетливо расслышал впереди себя лошадиный топот. Как во сне, у него мелькнула мысль:
— «Пошли в атаку».
Пришел он в себя уже вечером.
Солнце садилось.
Кругом было тихо. Он посмотрел на холм, где стояла артиллерия, — никого…
Впереди — тоже пустое поле.
Его охватил ужас.
Значит, бросили… Может, искали, да не нашли. Может, считают убитым.
Значит, конец…
Значит, подыхать ему тут в овраге, как собаке…
Он попробовал встать и не мог. Попробовал ползти на четвереньках, но он полз в гору, туда, откуда свалился, и почувствовал сразу, что не в силах ползти в гору.