Вышел, значить, из лесу, тут сейчас дорога. Пылища— страсть. Только ветра нету. Тихо. Направо — рожь, налево— гречиха. В цвету вся… белая-белая. Осьминник так или полдесятины. Пчелы над ней.
— Гу-у-у…
Гудут… Жаворонки это:
— Чиви-чиви…
Поют. А кругом тихо-тихо. Лежит на дороге пыль — так и лежит; ни ветер ее, ничего.
Слышу: громых, громых…
— Но-о!
Едет кто-то.
Остановился. Смотрю — батюшка… Шляпа это соломенная, ряса парусиновая… Зонт между коленями. Огромадный зонт: разверни — прямо палатка… Сам правит. Увидел меня…
— Тпру!
Дернул за левую вожжу, свернул немного в сторону, сам перегнулся на мою сторону с тележки… Этак руку к глазам… Прищурился… смотрит.
— Сорокин, ты?
— Я-с, — говорю. — Хлеба изволили выехать поглядеть?
— Да, — говорит.
И вижу порылся, порылся в кармане, вытащил из кармана пучочек.
Смотрю — гречиха…
— У меня, — говорит, — ранняя.
— Дозвольте, — говорю.
Гляжу, — и то. Совсем почти готова, хоть коси.
— Ну, — говорит, — прощай, Сорокин! Опять поставил лошадь, как надо, задергал вожжами.
— Но!
Громых — громых. Поехал дальше.