На трупы убитых японцев он даже не взглянул. Одна только мысль владела теперь им.
Скорей, скорей отсюда…
Он весь дрожал… Он сознавал, что впереди его ждет ужас…
Ужас уж был в его душе, только глубоко-глубоко… Но он уже ощущал его… И когда он гнал лошадь прямо в степь, не зная, куда он ее гонит, он испытывал такое состояние, будто гонится за ним кто-то, от кого он не может уйти.
Но оставаться дольше на месте он не мог.
Рябов, наконец, остановил лошадь.
Фанза далеко осталась позади. Прямо перед ним теперь возвышалась большая серая скала. Рябов заехал за скалу в тень.
Он понимал, что попал как раз в район, занятый неприятелем, может быть даже в тыл неприятелю.
Вся местность, вероятно, кишела неприятельскими разъездами и дозорами.
Укрыться в степи было негде… Да он и не хотел укрываться…
За скалой он не остался долго…
Он дал только передохнуть коню и сейчас же опять погнал его дальше в степь.
В седельном кобуре он нашел заряженный револьвер и пачку патронов.
Когда он сунул руку в карман и ощутил под пальцами рифленую рукоятку револьвера, сразу в нем вдруг заговорила опять жажда крови.
Он вынул револьвер и осмотрел его.
Револьвер был маленький, сразу видно, что не казенный. Японец должно быть приобрел его сверх установленного вооружения за собственный счет.
Но все равно, хорошо было и это. Он сожалел только, что не захватил винтовки. Но он подумал сейчас же, что в его положении револьвер, пожалуй, лучше винтовки.
И когда он подумал о том, как он пустит револьвер в дело, будто огненное жало лизнуло сердце.
Тоски уж теперь больше не было в сердце, будто он вырвал ее вместе с крестом. Сердце окаменело, стало словно не человеческое, а звериное.
Он даже рад был бы встрече с японцами, даже искал их.
Если бы он взглянул на себя в зеркало, он не узнал бы себя: лицо у него похудело и пожелтело, как у больного… Он и правда сознавал смутно, что у него не хватает чего-то…
Даже жутко ему стало вдруг. Кругом него степь, пустыня… Песок, камни, чахлая трава. Кое-где белеют скалы.