Прислушайтесь к мужицкой песне в поле в летний страдный день…
Кажется, временами оборвалась песня, замерла совсем, не дышит, молча тоскует.
А она дышит, она жива… Она затаилась только и— вслушайтесь — вьется где-то, пригибаясь низко-низко к земле между комьями и кочками, натуживаясь, забирая силу… И через минуту, глядишь уж, окрепла опять, опять поплыла над полями, все такая же монотонная, тягучая, долгая.
Так текла и его жизнь — как эта песня — монотонная, тягучая, не радостная и не грустная.
Был Рябов, одним словом, человек самый обыкновенный, рядовой человек, — сначала рядовой мужик, а потом рядовой солдат, — каких у нас сотни и тысячи…
Как и другие солдаты, его товарищи, о японцах Рябов представление имел самое смутное, самое неопределенное…
Знал только, что с ними будет война, помнил царский манифест, но тоже очень смутно, через пятое на десятое, и составил по этому манифесту о японцах мнение, что начали они войну первыми и как-то «не по-закону», не «по-благородному».
В памяти у него сохранились из манифеста крепче других слова: «Хитрый враг», «вероломный враг», «коварный враг».
Больше о японцах ему ничего известно не было.
В победе над ними, несмотря на всю их хитрость и коварство, он, однако, не сомневался ни на одну минуту.
Он был твердо убежден, что «наши осилят», утихомирят японцев, и все опять пойдет по-старому.
Если у него и было неприязненное чувство к японцам, то потому только, что японцы зря беспокоят добрых людей, не сидят себе смирно в своих хатах, как сидим, например, мы, и по дурачеству своему затевают войны как будто нельзя обойтись без войн.
С этими мыслями шел он на войну.
Война началась… Выяснилось, что «коварный враг» не только коварен и хитер, но и умен и силен. Генералы наши терпели поражение за поражением…
Полк, в котором служил Рябов, обливался кровью. Многих уже не было в живых, многие на всю жизнь стали калеки.
Временами Рябову казалось, что и его полк, и наша армия заблудились в чужой незнаемой стороне, как обоз в степи в зимнюю вьюгу.
Куда не ступишь, — всюду смерть… Крутят и воют свинцовые вихри, пышут в лицо пулеметы.
«Коварного врага» встречали обыкновенно там, где его менее всего ожидали.
Он обрушивался как снег на голову со своими пулеметами, скорострелками-пушками и «шимозами»…
Нужда «добыть языка», ощущалась на каждом шагу.
Для русского человека Манчжурия уж воистину темный лес. Всегда, однако находились охотники пуститься в какое-нибудь рискованное предприятие, попытать хоть, например, счастья «добыть языка» в этом лесу…
— Помню, — рассказывал мне мой брат, офицер, начальник разведочной команды при 10 корпусе, сам не раз с этой командой: ходивший «добывать языка» и раненый дважды во время этих экскурсий, — помню, сидели мы после обеда в палатке, пили чай, отмахиваясь от массы мух, наполнявших палатку, лезших в нос, глаза, забивавшихся под платье, и говорили о наступлении, о наградах, об убыли в товарищах…