А придя домой, тут же лег в кровать, и заснул страшным сном, во время которого видел разные ужасы, вроде огнедышащих драконов с тремя державными головами, грозно выговаривающими ему сквозь струи серы и дыма: “Зачем ты, Кузьма Петрович, чихаешь в неположенном месте?” Он просыпался в холодном поту, и пил из графина теплую воду, а также разные иные напитки, а потом опять засыпал, и видел новые ужасы, вроде того, что идет он по коридорам Кремля, и никто больше не глядит ему в рот и не шепчет подобострастно: “Будьте здоровы, Кузьма Петрович!” И были эти ужасы страшнее всего, что существует в природе, и никто таких ужасов до него никогда не испытывал. К утру Кузьме Петровичу стало так страшно, что он умер от этого страха, и лежал на кровати, нелепый и жалкий, похожий на странного инопланетянина, Бог весть как попавшего в эту северную страну. Ибо, о сестра моя Боровицкая башня, самое страшное на Руси – это страх, и нет на этой древней земле ничего страшнее его.
И Боровицкая башня была вынуждена признать, что это правда, и долго после этого молчала, размышляя о незавидной судьбе умершего чиновника.
ПЕЧАТЬ
сказка
Иван Гаврилович проснулся, и, как всегда, подошел к зеркалу, чтобы посмотреть, не опухло ли у него лицо после вчерашнего, когда они с друзьями обмывали тринадцатую зарплату. Помнится, они обмывали ее сначала в заводской столовой, потом в кафе напротив, а после уже черт-знает где, чуть ли не в песочнице детского сада, куда они перелезли через ограду, и пели песни, насмерть напугав сторожиху и окрестных ворон, гнездившихся на высоких кленах.
Подойдя к зеркалу и взглянув в него, Иван Гаврилович вскрикнул от ужаса, ибо обнаружил на лбу нечто, что сначала определил, как синяк, поставленный ему вчера неизвестно кем и неизвестно при каких обстоятельствах. Однако, присмотревшись получше, он понял, что это не синяк, а что-то иное, чему сразу определение дать было трудно.
– Не иначе, как сапогом припечатали, – задумчиво произнес он, тщательно ощупывая это нечто, которое, как это ни удивительно, не болело, и даже не опухло, а было приятного фиолетового оттенка и даже светилось, если Иван Гаврилович поворачивал голову из стороны в сторону, пытаясь определить, что же это такое.
– Может быть родимое пятно возникло на старости лет? – подумал он вслух, и, сразу же застыдившись, отверг эту мысль. – Хотя, впрочем, я ведь вовсе не старый, да и родимые пятна просто так на роже не появляются. Ведь это не прыщик какой-нибудь, и не бородавка, чтобы просто вот так взялся, и появился на голом месте!
Он кончил себя осматривать и осторожно пошел на кухню, чтобы глотнуть немного рассолу, который специально припасал в холодильнике, но супруга его, Катерина Гордеевна, которой, конечно, он не отдал всю тринадцатую зарплату, уже заранее ожидала его, подбоченившись, и держа в руках огромную скалку.
– Что, припечатали тебя, несчастный пачкун? – закричала она, замахиваясь на испуганного Ивана Гавриловича, и злорадно поглядывая на его фиолетовый лоб. – Нечего сказать, хорош ты будешь теперь с этой печатью Соломона на лбу; не иначе, это твои дружки по пьяни разрисовали тебя, как последнего дурака!
– Мне бы, Катерина Гордеевна, того, – залепетал смущенный Иван Гаврилович, – мне бы рассолу немного хлебнуть. Голова очень болит, и руки со вчерашнего противно дрожат.
– А этого, мерзкий пачкун, не желаешь? – громоподобным голосом вскричала Катерина Гордеевна, и, что было силы размахнувшись, огрела Ивана Гавриловича по лбу своей скалкой.
– Иди, куда хочешь, и не возвращайся, пока не смоешь с себя эту гадость! Что я теперь соседкам скажу, как объясню этот позор? – добавила она совсем уже тихо, и, опустившись на стул, горько расплакалась.
Иван Гаврилович не стал пить рассол, хоть ему этого и очень хотелось, и, наскоро одевшись, вышел на улицу, на всякий случай надвинув шляпу на лоб, и низко опустив голову. На проходной его пропустили, как своего, ничего не сказав, а вот в отделе, где он работал бухгалтером, на фиолетовое пятно сразу же обратили внимание.
– Кто это тебя так припечатал? – услужливо спросил у него коллега Андрей Степанович, внимательно разглядывая у Ивана Гавриловича лоб.