Вокруг меня лежала лишь топь, мечтающая поглотить меня живьём.
Дождь лил как из ведра, опустился густой туман; вода переливалась через край ботинок.
Пробродив более часа под проливным дождём, я увидел дом на вершине пологого, поросшего травой кряжа.
Это было высокое покосившееся здание из раскрошившегося от времени камня, обвитое виноградными лозами и другими ползучими растениями. А вокруг дома росли карликовые дубы.
Территория вокруг дома, заросшая сорняками, выглядела неопрятно.
Этим утром в холмах я натыкался и на другие заброшенные хижины с покосившимися стенами и заколоченными окнами.
Они были заброшены в течение многих десятилетий.
Но эта лачуга…
Ещё до того, как я увидел тусклый жёлтый свет в окнах, я подсознательно знал, что она не пустовала.
Меня не отпускало неприятное ощущение, что за мной наблюдают.
Только не мог понять: из дома или со стороны болот.
Ощущение было отвратительным, и я бросился к разваливающемуся дому. От насыщенного запаха подгнивающей растительности меня чуть не стошнило.
Я забарабанил в запертую дверь. Минут через пять мне открыли.
Точнее, приоткрыли, оставив лишь щель, чтобы меня рассмотреть.
И через эту щель в свете шипящей масляной лампы я увидел часть лица… Старого, с жёлтой, как пергаментная древняя рукопись, кожей.
Покрасневший глаз смотрел на меня почти со страхом.
И послышался скрипучий голос:
— Кто… Кто там?
— Бассетт, — ответил я, чувствуя, как холодные пальцы ночной сырости сжимаются у меня на шее. — Дэвид Бассетт… Я турист. Потерялся на болотах…
— Турист, говоришь…
Дверь приоткрылась чуть шире. И я почувствовал манящее тепло жилого дома. Но было что-то ещё… Старый, жуткий запах старости — и мне это не понравилось.
Наверно, такие дома, которые стоят по триста лет, имеют право на подобный запах, но для меня он был отвратительным.