Раненый спросил:
— Ты когда-нибудь задумывался над тем, как оно будет, когда перестанут стрелять? Конечно, тебе необходимо выбраться отсюда. Дома тебе надо быть.
Я молчал, сжимая в руке пистолет.
Раненый поднялся, нагнулся вперед.
— Ты же дрожишь. Черт возьми, когда они перестанут сопротивляться! Нас бы давно уже тут не было, лежали б себе на белых госпитальных койках. На, выпей!
Он с трудом подполз ближе, протянул мне флягу. Я жадно пил горький чай.
— А вот еще, — сказал раненый.
Впервые в жизни я выпил водки. Слезы потекли из глаз, но почувствовал я себя лучше.
Теперь он сидел на корточках передо мной, тяжело дышал. Лицо его было совсем близко. Он показался мне старым. А может, усталость и щетина так состарили его?
Мне кажется, он улыбался. Автомат остался у стены, теперь ему не дотянуться.
— Что же вы будете делать, когда все это кончится? — спросил я и удивился себе. Пальцы мои еще касались пистолета. Оставалось только поднять его и выстрелить.
— Когда я все преодолею, — медленно произнес немец в русской форме, — мне работы хватит. Нам надо начинать все с самого начала. Это будет довольно трудно. Ты же видишь, что творится. Полная разруха! А начинать придется с такими, как ты. Это, пожалуй, будет трудней всего. Но вы очень молоды, это обнадеживает. Вот так-то.
Я слушал и думал: что если я сейчас выстрелю? Тогда конец его мечтам.
Он посмотрел на меня и сказал:
— У меня тоже есть сын, ровесник тебе.
— Где же он? — удивился я.
— Не знаю, — глухо ответил он. — Наверно, тоже торчит в какой-нибудь дыре. А может, его уже и в живых нет.
Затем он вдруг закричал:
— Вам все еще мало?
Опять приступ слабости. Теперь мне его не побороть.
Я услышал голос раненого:
— Парень, ты вроде бы валишься. Глотни-ка! У меня еще таблетка есть…