— Нехорошо, недобро говоришь, Пантелей Лукич, — глядя в сторону, сказал чернец, — доверять должон святым отцам.
— Доверяй, да проверяй. — Поздняков опустил крышку. — Бери-ка медяшки, волоки в кузню. Да не охай, небось не переломишься.
В кузне медный лом и шведские талеры — «доски» — высыпали на утрамбованную выжженную землю. Поздняков плотно запер двери и встал к весам…
— Эх, и гуси вы лапчатые, святые отцы! Ровно двух фунтов не хватает, сказал Пантелей Лукич, взвесив последнюю горсть медяшек. Задрав рубаху, он вытащил кису, отсчитал серебро и протянул Фирсову: — Держи, Герасим, пять рублев. Цена государева.
У Фирсова закрылся один глаз.
— Может, оно и так, да ты не государь. Нашел дурака! Медью-то ноне торговать запрещено. Аль не слыхал?
— Слышал, потому и плачу пять рублев.
— Клади обратно или плати десять! — взвился Герасим.
Лицо у Позднякова стало жестоким, глаза выпучились.
— Да ты рехнулся, монах! — рявкнул он и оглянулся на дверь. — Медь-то нонче, слава тебе господи, выше двенадцати копеек за фунт не поднималась.
— За пять рублев хочешь все четыреста получить. Ишь ты… А вот этого не видал? — Герасим сложил кукиш и повертел им перед носом Пантелея Лукича.
— Сравнил! Те четыреста рублев — деньги медные. Я же серебром плачу.
— Да ты из этого лома и пять сотен начеканишь.
— Тише! Орешь, как на торжище.
Фирсов не унимался:
— А у нас и есть торжище. Выкладывай десятку, не то заберу товар и продам хотя бы твоему соседу. Уж он-то из когтей не выпустит.
— Погоди! Куды торопиться? Бери седмь рублев.
Фирсов махнул рукой, опустился на корточки перед коробом и стал ссыпать туда медный лом.
— Эх, Пантелей Лукич, да рази ж я не ведаю, что на денежки, кои из этой меди выкуешь, собираешься ты в Сибири мех да рыбий зуб куплять. В купцы собираешься, а за три рубли удавиться готов.
Поздняков затряс ладонями:
— Тихо, тихо!.. Головы-то, чай, у нас с тобой одни. Опять, видно, тестюшка язык распустил. Поил его?
— Жалко старичка.