Полковник потемнел… Щелкнул крышкой карманных часов. Двинул через стол лакированным ногтем мизинца пропуск.
Бог с ним…
«Посылаю, сынок, это ты любишь — халву, плавленый сыр, леденцы. Может, в следующий раз отправить гармонь? Поразвлечься на отдыхе! Есть и припасенная пара шелковых дамских чулочек. Сочтешь нужной — отложу. Ты, Женя, помни и слушай меня. Мне уж немного осталось до гробовой доски — побереги себя. Слушайся, что скажут ваши воспитатели. Будь примером для всех. Трудись на совесть — во славу Родины и нашего родного народного вождя. Бодрись, а я помолюсь за тебя. Чаю непрестанно — свидеться.
Кулагин покосился на темный внутренний угол барака, где кантовались блатари. Два месяца назад они уделали его до полусмерти за утайку кулька ирисок из посылки.
Ксива отправлялась тайком от посторонних. Намотав на ус злоключения такого же посылочника, которого под ножами заставили вытребовать из дому самые ценные вещи — скрипку, меховую зюйдвестку, часы, он продолжал:
Женька почесался: кажется, все — не забыл просьбу лепил.
Оперуполномоченный Кулебякин расслабленно потер вену на сгибе локтя, опустил закатанный рукав. Ванночку с ампулами и стерильным шприцем предусмотрительно запер в сейф.
Бледное лицо старшего лейтенанта оставалось бесстрастным, хотя расширенно-водянистые глазищи морфиниста блаженно пучились из орбит, озирая пустой кабинет.
Уже окончились работы в зоне, когда он затребовал к себе Кулагина. Ждать пришлось не много. Чудесный наркоз еще не улетучился, как в дверях застопорилась грязная заплатанная телогрейка.
— Евгений Васильевич? — вопросил опер, гипнотизируя сумасшедшим взглядом порядком уставшего зека.
— Так точно, гражданин начальник! — вытянулся во фрунт Женька.
— Двадцать седьмого года рождения?
— Так точно!
— Родом откуда?
— Из Москвы.
— Где проживал до ареста?
— Там же, в столице.
— Адрес?
— Новослободская улица, дом шесть, квартира двадцать первая.
— Холост?
— Женат, гражданин начальник. Имею ребенка.
— Ясно! Хорош гусь!