Полицейского рыбаки не звали, потому что тот мучился от жесточайшего похмелья (накануне он отмечал свои именины), и в тот момент толку от него не было бы никакого. Когда труп "отогрелся" и одежда обрела способность сниматься, карманы тщательно обыскали и нашли в них документы на имя американского подданного Джеральда У.Пуддинга. Но самое главное ожидало рыбаков впереди.
Когда одежду сняли, на теле у мертвеца обнаружили прикрепленный к поясу и герметично запаянный клеенчатый сверток. Сверток раскрыли, и обнаружили в нем холст с нарисованной на нем картиной. Никто в рыбацком поселке до этого момента не видел изображения Моны Лизы, и если слышал слово "Джоконда", то ассоциировал его с весьма далекими от искусства вещами. Картина, правда, произвела впечатление, особенно приятная улыбка, застывшая на губах изображенной на ней дамы, и наиболее образованные и мозговитые рыбаки, обследовав картину своими методами, решили, что это — вещь старинная, и наверняка очень ценная. Ради такого случая все же решили привести в чувство полицейского.
Полицейский Ричард Лукс, невзирая на свое плачевное состояние, сразу же сообразил, что за картина попала ему в руки. Он рассказал изумленным односельчанам, что ему известно о пропаже из Лувра за полтора года до этого самой ценной картины в мире под названием "Джоконда", и торжественно объявил, что эта самая "Джоконда" наконец перед ними. Он составил акт о находке, затем забрал картину, документы и прочие вещи, найденные при мертвеце, и запер их в сейфе полицейского участка. Утром он запряг собак, погрузил это все, включая труп, на нарты, и отправился в Сент-Джонс — административный центр Ньюфаундленда, расположенный в 50 милях от Нового Аквилона. Однако в пункт назначения он так и не прибыл. Восемь лет велись поиски пропавшего вместе с утопленником и драгоценной картиной Лукса, но они к успеху не привели.
Вооруженный предоставленными Бартоном интересными сведениями, хотя и не подтвержденными сколько-нибудь убедительными доказательствами, Картер имел возможность составить о всей этой истории свое собственное мнение. Картина вырисовывалась вполне определенная — следы Моны Лизы вели прямиком на "Титаник". Это являлось более интригующим открытием, чем те, которые были уже сделаны. Если ньюфаундлендская" легенда Теодоро Мачадо имеет под собой хоть какие-нибудь основания размышлял журналист, то "Титаником" нужно было заняться как можно быстрее.
Теперь у Картера в руках была вполне определенная фамилия — это был Джеральд У.Пуддинг — предполагаемый утопленник с "Титаника". Немного времени американцу потребовалось для того, чтобы выяснить — человек с таким именем и на самом деле числился среди погибших (т. е. пропавших без вести в океане) пассажиров четырехтрубного монстра, столкнувшегося с айсбергом в Северной Атлантике в ночь с 14-го на 15-е апреля 1912 года. В судовых документах он записался представителем бостонской издательской фирмы "Тридакна", однако, как Картер ни старался, а отыскать следов этой самой фирмы в Бостоне так и не смог. В 1912 году под этим названием в Бостоне выходил только журнал для женщин, однако принадлежал он совсем другому издательству, ныне поглощенному газетным концерном "Джек Иггис". Таинственный Пуддинг не числился никогда ни в одной из фирм, связанных с "Иггисом".
Зато следы этого человека обнаружились совсем в другом месте. Оказывается, этот американец в 1911 году "засветился" в одном деле, связанном с попыткой ограбления Венского музея изобразительных искусств. Злоумышленники попытались похитить нарисованный маслом большой портрет герцога Веллингтонского работы Гойи, на который, кроме похитителей, претендовала также английская королевская семья. Преступников задержали, но на следующий день они испарились из следственной тюрьмы самым загадочным образом. Тем не менее на предварительном допросе успело мелькнуть имя Пуддинга. Австрийские полицейские явились к американскому джентльмену домой за разъяснениями, но Пуддинга к тому времени и след простыл. Впрочем, портрет остался в музее, и потому власти особого шума не поднимали, хотя все сведения об этой истории вполне благополучно "дожили" до наших дней в памяти любителей истории мирового искусства.
Итак, наконец стало ясно, что легенда писателя-коммуниста Мачадо строго говоря легендой быть уже перестала, по крайней мере она вполне перешла в разряд тех самых легенд, которые в криминалистике классифицируют как "подлежащие немедленной обработке". Если поверить в то, что "Джоконда" переправлялась в Америку на "Титанике", то со всей очевидностью вставал другой не менее справедливый вопрос: каким же таким образом она снова попала в Европу?
В письме Кастроново своему другу Амадео Модильяни содержалось до обидного мало подробностей, способных пролить хоть какой-то свет на личность этого самого "итальянца Леонардо", набравшего свою "гвардию" из "лиц баскской национальности". Картеру очень долго не удавалось отыскать ни одной детали, способной "пристегнуть" рассказ Кастроново к действительности, то есть вывести его из разряда мифов. Байонна, где якобы похитили художника — это один из самых крупных городов французской части так называемой Басконии — страны, населенной этническими басками, извечными смутьянами и бунтарями, своим неукротимым нравом очень сходными с уроженцами итальянской Сардинии или Сицилии. Если похитивший Кастроново Леонардо и на самом деле итальянец, то вполне возможно, что его корни нужно искать именно на каком-нибудь из этих островов, относящихся к Риму также, как и Баскония к Мадриду или Парижу. Баски — слишком независимая этническая группа для того, чтобы вступать в шайку, возглавляемую иностранцем, если только в жилах этого самого иностранца не течет кровь народа, схожего с басками в своих националистических устремлениях. А 1912 год как раз и вошел в мировую историю как всплеск националистического движения как в Басконии, так и на Сардиниии. Только на итальянской Сардинии в тот год королевские карабинеры быстро навели относительный "порядок", в испанской же Басконии все только начиналось.
…Когда на переломе ХIХ и ХХ веков богатая железными рудами страна испанских басков обогнала в промышленном развитии все остальные провинции Испании, здесь раньше, чем в других подвластных Мадриду районах появился класс рабочих, и следовательно — хорошо организованные профсоюзы горняков и металлистов. Баски как нация стали требовать от правительства неограниченного самоуправления в целом, и уравнивания прав баскского и испанского языков в частности. Но Король Испании Альфонс ХIII, науськиваемый глупыми царедворцами и политиками, ввел закон, запрещающий какие бы то ни было попытки националистического разгула в стране, тем самым дав понять смутьянам, что "французских вольностей" (то есть порядков, введенных французами в своей части Басконии) у себя в стране не позволит ни одной этнической группе, населяющей территорию, заключенную в политических границах Испании или ее коло ний.
Ответ на непопулярный закон последовал незамедлительно. 12 марта 1912 года в Бильбао (столице Басконии) произошло убийство полицейского комиссара — баски, правда, до сих пор открещиваются от этого деяния, заявляя, что оно являлось наглой провокацией со стороны правительства, однако механизм репрессий заработал без промедления… В провинцию были введены войска, и военные власти объявили чрезвычайное положение. В крови была потоплена забастовка баскских горняков, на что бунтари ответили серией тяжелых террористических актов, проведенных в Баракальдо, Португалетте и Сан-Себастьяне. В Мадриде начались громкие процессы над зачинщиками беспорядков, но это только подлило масла в огонь готовой разгореться гражданской войны. В горах Басконии срочно создавались регулярные части "баскской повстанческой армии", в отдаленных уголках побережья по ночам разгружались шхуны и бригантины, нагруженные винтовками и боеприпасами под самую завязку…
Не остались, естественно, в стороне и французские баски — они толпами пробирались через границу на юг и вливались в ряды мятежников. Иберию наводнили всякие международные бунтари, прибывшие из стран, "страдавших" подобными проблемами — в штабе генерала Хозепа (ныне национального героя басков) околачивались бесчисленные личности итальянского, латиноамериканского, бурского и прочих происхождений с раздувающимися от возбуждения ноздрями и горящими от возмущения глазами…
До открытого восстания дело, тогда, правда, не дошло. У испанского правительства хватило все же ума не доводить реакцию до неуправляемого состояния. Драконовский закон был отменен, но пружина восстания была взведена — карманы каждого баска были набиты патронами и бомбами, которые обязательно должны были быть использованы, не так, так иначе… И вот проблема этого самого ИНАЧЕ была решена самым простым образом.
В самом начале следующего, 1913 года по многим городам Северной Испании и Южной Франции прокатилась серия… нет — самая настоящая лавина дерзких вооруженных ограблений. Были очищены сейфы десятков почтовых контор, сотен коммерческих и государственных банков, опустошены кассы тысяч магазинов и табачных лавок. За три первых месяца нового года от рук бандитов погибла почти тысяча человек. Только ценностей и денег было похищено и отнято на сумму более десяти миллионов франков. Стало ясно, что испанское правительство вовсю пожинало плоды собственной недальновидной политики. Многие пойманные бандиты оказались баскского происхождения, но среди них было и немало иностранцев, которых за различные преступления разыскивали следственные органы более пятидесяти государств мира.
Наиболее жестоким и беспощадным из грабителей был главарь одной крупной шайки — индиец по имени Шаураштра Сингх. Хайдарабадские власти с удовольствием бы вручили испанцам обещанные за поимку этого "борца за независимость Индии" 100 тысяч рупий, если бы те рискнули выпустить бандита из своих рук живьем. Но преступления Шаураштры Сингха в долине Арагона были столь чудовищны, что королевский прокурор Каласпарра не соблазнился громадным вознаграждением, и прежде чем выдать тело бандита на родину (где тот, к слову, "наследил" гораздо больше, чем в Испании), приказал казнить его публично после довольно условного и быстрого суда.
Аналогичные "процессы" были проведены и над другими попавшими в руки правосудия иностранцами, в том числе и итальянцами. Однажды Картер заглянул во Дворец Правосудия в Париже и имел возможность "погрузиться" в архивы почти вековой давности. Очень скоро он прочитал документ, составленный на двух языках — французском и итальянском, который являлся ни чем иным, как просьбой к французскому правительству о выдаче итальянским властям некоего Леонардо Ористано, "сепаратиста, вора и убийцы с Сардинии", если таковой будет пойман на территории Французской республики. Бумажка была датирована февралем 1913 года, и содержала приметы этого самого Ористано. Картер внимательно изучил эти приметы, и снова обратился к "письму Кастроново"…
Обе приметы, содержащиеся в имеющейся у американца копии письма, как нельзя лучше подходили под описание интересующей его личности. Это были: маленький рост да глаза навыкате, больше выжать из письма Кастроново Картеру ничего не удалось, ему приходилось довольствоваться тем что есть и довериться исключительно собственному журналистскому чутью.
Биография этого Леонардо Ористано во многом типична для многих бандитов всех времен и народов, прикрывающих свою деятельность "борьбой за национальные интересы". В этой биографии имелось место эпизодам, когда часть награбленного безвозмездно раздавалась местной бедноте и порочим малоимущим, правда, в официальных документах подобные факты интерпретировались совсем иначе, но и так было понятно, о чем именно речь идет. После недолгой "стажировки" на родной Сардинии этот авантюрист предложил свои услуги бурскому правительству в Южной Африке, возглавив отряд так называемых "сардинских волонтёров", готовых к действию против английской армии, вторгшейся в пределы независимого Трансвааля. Однако вскоре буры поняли, что от этого "отряда" проку не будет никакого, даже совсем наоборот. Быстро отыскав общий язык с местными зулусами, которые не собирались терпеть на своих землях ни буров, ни британцев, Ористано принялся грабить зажиточных землевладельцев по обе стороны фронта. Зулусы, имевшие с этого "промысла" немалую долю, всячески содействовали "сардинским волонтёрам", предоставляя им базы и тайные тропы для отхода после успешно проведенных операций. Когда же репрессии английской армии обрушились и на туземцев, Ористано со своим отрядом эвакуируется из Африки через Виндхук, принадлежавший немцам, и долгое время о нем ничего не слышно.
Зато в 1903 году "сардинец Леонардо" высаживается с небольшим отрядом в устье Ориноко и примыкает к сепаратистам, поднявшим восстание в двух венесуэльских провинциях Гвайяна и Матурин с целью отделения их от страны. Однако наибольшие потери от отряда Ористано несут вовсе не правительственные войска, а окрестные плантаторы. Когда восстание было подавлено, Леонардо оказывается в каракасской тюрьме "Сан-Карлос", где ожидает вынесения смертного приговора. Но буквально накануне суда авантюристу удается бежать через экстренно прорытый его оставшимися на свободе сообщниками подземный ход.
В этом деле самым интересным аспектом было открытие того факта, что Ористано сидел в той же самой камере № 23 сектора Ф-2, что и спустя 63 года — Теодоро Мачадо, один из лидеров венесуэльской коммунистической партии. (Оставалось только выяснить, почему на повторный подкоп понадобилось целых три с лишним года, тогда как первый был проделан всего за три недели? За ответом далеко лезть не пришлось — в 1964 году Венесуэла и СССР подписали ряд выгодных торговых договоров, срок которых истек незадолго до побега бунтовщиков в январе 67-го. Совершенно очевидно, что ранее этого срока советские братья-коммунисты побег устроить никак не могли, чтобы не "нервировать" венесуэльского партнера).
Так или иначе, а Ористано через некоторое время очутился в Басконии, где намечался следующий разгар национально-освободительной борьбы". Однако вооруженное выступление сорвалось, и сардинскому бунтарю-экспроприатору побряцать оружием так и не пришлось. Если он и принимал участие в разбойных набегах "невостребованной армии" в 1913 году, то об этом в официальных кругах ничего не известно. Хотя итальянское правительство предвидело то, что Ористано несомненно всплывёт в Басконии, послав соответствующие запросы во Францию и Испанию. Но Ористано "на горячем" тогда явно не попался. Наверняка Ористано и был тем "итальянцем Леонардо", похитившим Кастроново и заставившим художника снять с "Джоконды" копию, и в пользу этого предположения говорит также тот факт, что в деле с Моной Лизой "засветился" человек, совершивший вместе с Ористано побег из тюрьмы "Сан-Карлос" — это был один из главарей венесуэльских мятежников, испанец баскского происхождения Маттен Барох. Вернувшись из Венесуэлы, этот самый Барох поселяется во Франции, и к 1913 году он становится добропорядочным помещиком, завязавший с бурным "революционным" прошлым и не чуждый всяких эстетических удовольствий. У него имеется небольшая, но хорошо "укомплектованная" картинная галерея, содержащая работы многих известных художников, и он поддерживает связи со многими торговцами живописью, в том числе и с известным нам Альфредо Джери из Флоренции, тем самым Альфредо Джери, который 13 декабря 1913 года получил от небезизвестного Винченцо "Леонарда" Перуджи письмо с пожеланием возвратить обществу утерянную "Джоконду"…
А вот теперь настало время заняться и "Титаником". Вокруг этого суперлайнера и его трагической гибели в ледяных просторах океана уже девятое десятилетие ходит огромная масса всевозможных баек и россказней, и отличить легенду от всамделишней истории даже специалисту подчас так же трудно, как и тамбовскому крестьянину — фальшивую купюру работы знаменитого Чеслава Боярского от настоящей ассигнации. Для проверки только одной какой-нибудь истории с привлечением всех возможных документов и мемуаров оставшихся в живых участников трагедии понадобилось бы без малого целая жизнь. И потому гуляют по миру красочные подробности гибели "Титаника", на свет всплывают всякие детективные истории, якобы происшедшие на корабле в канун крушения, и проверить это все сегодня просто невозможно.
Но есть на свете эдакие историки-энтузиасты, ведущие своё собственное расследование. Архивы таких исследователей буквально переполнены материалами с описанием подобных историй. Эти люди проделывают колоссальную работу по воссозданию действительной обстановки на лайнере в ту трагическую ночь, но они совершенно далеки от того, чтобы на основе изучаемых материалов составлять личное мнение и отражать его в своих исследованиях — их труд, в отличие от труда писателя, например, подобен труду чистых статистиков, сухие цифры и голые факты для них важнее всего. Одним из таких историков-статистиков, с которым Картера соизволила свести судьба журналиста, являлся Бэзил Уиллер, историк из Лондона, дом которого самым натуральным образом забит документами, хоть в какой-то степени имеющими отношение к легендарному "Титанику". Достаточно сказать, что такие известные прозаики, как П.Л.Томпсон, Эд Боллер и Лоуренс Иннес, прежде чем взяться за свои нашумевшие на весь мир романы, посвященные трагедии "Титаника", неоднократно консультировались с самим Уиллером. Решил проконсультироваться с Уиллером и американец Картер. Вот как он описывает свою встречу с этим удивительным человеком.