– Где вы брали кровь? Скорее!
Алесь удивленно повернулся:
– Да что такое?
– "Бешеная навка!"
Они летели сломя голову, не жалея ни себя, ни скакунов. Над всадниками вились дымно-рыжие хвосты походен. Лишь на опушке Крейвенской пущи Алесь резко натянул поводья:
– Кони ноги поломают.
Гивойтос привязал поводья к лещине:
– Ладно, ведите.
И хотя торопился, часто останавливался по дороге, втягивал в себя воздух, корично пахнущий сухой листвой.
На поляне они остановились. Рядом с их неровным дыханием стали слышны шелест ветра в кронах и щебет протекающего за полянкой ручья.
– Она была здесь? – спросил князь шепотом.
– Была. Недавно.
Алесь грохнул кулаком в двери землянки:
– Улька!
Тишина.
Гивойтос обходил землянку, наклоняясь, ища одному ему видимые и понятные следы. Алесь безучастно следил за ним, прислонясь к скользкой ото мха стене. И тут же отдернулся. Внутрь заходить смысла не было.
Голос ветра. Ручей. Тишина. И рождающийся где-то на пределе слуха волчий вой.
– Скорее!!
Гивойтос поднял спорое бревнышко, потащил к ручью. Алесь, не понимая, зачем это – ручеек узенький, курица переступит, лапы не замочив, – подхватил другой конец.
– Уходите.
– Куда?
– Домой. Встретитегонца – скажете, что здесь было.
– Я останусь.
Нестерпимо было чувствовать презрение. Но Гивойтос только молча указал Алесю на другой бережок, на кусты лозы. Алесь притаился там, провалившись в мягкую грязь. Гивойтос затушил в воде походни. И долго не происходило ничего. Только этот вой. И медленно, почти неощутимо становилось светлее. Стали видны неохватные стволы, путаница ветвей, редкие звезды между ними. Не светало, было лишь чуть за полночь. Просто восходила луна. Сперва красноватая, она делалась серебристо-голубой и холодной, стали отчетливы тени. А Гивойтос ничего не делал, сидел на кладке, только достал и расстелил салфетку, поставил на нее бутыль и две чарки, положил напластованный хлеб.
Навка появилась внезапно. От нее не тянуло ни плесенью, ни гнилью, ни могильным холодом – наоборот, исходил сухой жар, как от каменки. Она была та же самая, Алесь знал. Те же лохмотья, проваленный почерневший подбородок, обожженные пясти прижаты к груди. Только на шее болтается, светит гнилушечным светом склизкий ружанец. Алесь обрадовался. Значит, недаром, значит, получилось. Сколько лет он ждал, чтобы сошлись Стреченье, подарок Ужиного Короля, одинокая могила предательницы на перепутье, родная кровь и полная луна. Улька умерла все же не даром.
– Пропусти, – сказала навка.
Алесь вдруг понял, что она не прежняя глупая навка, что она теперь что-то большее.
Гивойтос спокойно откупорил бутылку, налил одну чарку полную, а другую на донышко и протянул ее навке. Та отдернула плюсны.
Гивойтос покачал чарку в лунном свете:
– Не бойся, это стекло.
Она приняла. Плыл над поляной летний сенной запах. Острый, свежий. Нудно, как зубная боль, ныли волки. Алесь знал, что они совсем рядом, но не торопятся выйти. Пока.
– Не обманешь меня. Что это?
– Выпьем. За помин души.
– Чьей?
– Северины.
– Не помню.
Мир натянулся струной, нитью. Поперек горла. Ведричу вдруг захотелось, чтобы все завершилось: хоть так, хоть этак, только сразу. Только бы не длилось это противостояние.
– Я не хочу назад!
– Даю тебе слово Ужиного Короля, что не причиню тебе вреда.
Навка усмехнулась:
– Тогда пусть он выйдет. Я знаю, что он там. Эй ты, гробокопатель, выходи.
Алесь шагнул вперед.
– Стой!
Он остановился по колено в воде.
– Пусть выпьет с нами.
– Он умрет, – сказал Гивойтос.
– Для тебя же лучше. Что это? – она показала на чарку.
– То, что пьет человек, чтобы статьгонцом .
Навка резко шагнула вперед, упершись Гивойтосу в грудь, вино потекло, расплескивая запах травы и лунное сияние.