Нина тотчас снова уткнулась в телевизор. Еще раз вздохнув, Эш открыла книжку и начала читать первый очерк — «Миф Круглого стола» Фортунэ.
Но даже чтение не помогло — угрожающий взгляд незнакомца никак не шел из головы, так и застряв в памяти беспокойной занозой.
За собственных родителей всегда испытываешь некоторое чувство неловкости, но Нине порой приходилось особенно туго. Потому что ее предки были безнадежными пережитками шестидесятых годов. Мама все еще заплетала волосы в длинную косу, ниспадающую аж до поясницы, и питала слабость к длинным свободным платьям и блузкам в цветочек. Оставив свою родную Англию, она приехала в Северную Америку сначала с намерением подзаработать, присматривая за детьми. Но дело кончилось тем, что она осталась здесь навсегда, поскольку Лето Любви было в полном разгаре, и, будучи хиппи по натуре, — о чем и не подозревала до своего приезда, — она пришлась тут ко двору как нельзя лучше.
Нинин папа был наполовину итальянцем, наполовину индейцем, что поначалу и привлекло в нем маму, как та однажды призналась дочери. В то время любой, кто имел хотя бы каплю индейской крови, считался завидным женихом. Высокий и широкоплечий мужчина со смуглой кожей, он носил в каждом ухе по маленькому золотому колечку, а его волосы были такие черные, что в его присутствии вроде бы становилось даже темнее. Он отпустил их и завязывал сзади в конский хвостик. Джуди однажды сказала, что он похож на рокера, и призналась, что, когда впервые пришла к Нине, то испугалась его до смерти. Теперь же она находила его славным малым.
— Жаль, что мои родители не такие, — объявила она Нине уже вскоре после первой встречи с ее семьей.
Родители самой Джуди, китайцы по происхождению, были американцами во втором поколении и все еще никак не могли расстаться с нелепыми представлениями о том, что ребенок должен, а чего не должен делать. Всякие там внеклассные занятия — тренировки по волейболу, драматические спектакли и тому подобное — были хороши до тех пор, пока не начинали мешать учебе, а уж свидания с мальчиками… Неважно, что тебе уже шестнадцать. Единственный способ, каким она могла вырваться из дому в пятницу или субботу вечером, чтобы пойти на танцы или просто пооколачиваться по торговому центру, — это выдать одну из многочисленных тщательно разработанных версий о посещении Нины или Сьюзи, которую родители Нины с их более широкими взглядами охотно подтверждали.
Что и делало ее родителей действительно в какой-то степени потрясными, считала Нина. Но все же как-то неловко сказать кому-нибудь, что твоя мама зарабатывает продажей на ярмарках маленьких сережек из бисера и тому подобных штучек, которые сама и мастерит, а папа работает на стройке — и не потому, что ему не хватает образования для более престижной работы, а потому, что он «уж лучше будет что-нибудь строить, чем без толку перекладывать бумажки с места на место».
Нине нравилось помогать матери на разнообразных выездных выставках-продажах изделий кустарных ремесел, но ей хотелось бы там и оставить весь этот вселенский фольклор, не позволяя ему заполонять их собственный дом. Так нет же, куда бы ты там ни повернулся, везде натыкаешься на самые невероятные постеры, скрипучую мебель, травы и специи, развешенные для просушки, старые магнитофонные записи в пластиковых упаковках из-под молока и всякая прочая дребедень. Одну из стен в гостиной занимал самодельный шкаф из досок и кирпичей, в котором чего только не было: стихи Гинзберга и Блейка; потрепанный Атлас мира и книги по вегетарианской кулинарии; издания по философии хиппи типа книжонки Урок в понедельник вечером какого-то малого, называющего себя просто Стивен, и другие подобные сочинения — Тимоти Лири, Калила Гибрана и Эбби Хофмана.
Как будто для них время застыло на месте.
Если честно, то Нина, пожалуй, даже восхищалась родителями за верность своим убеждениям: они жили в соответствии с собственными принципами, а не просто болтали о них. В политическом отношении они больше склонялись к либерализму и за что только ни боролись: и за права животных, и за жилье для бездомных; а еще участвовали в работе Бог знает скольких групп, озабоченных состоянием окружающей среды… Как и родители, Нина тоже считала это важным и нужным. Но порой ей хотелось, чтобы у них были обыкновенная мебель, цветной телевизор в гостиной, — свой маленький черно-белый она купила на распродаже на собственные деньги, которые заработала, присматривая за детьми, — а для разнообразия они могли бы иногда посиживать на лужайке за домом, запивая «хот-доги» прохладительными напитками.
Однако все могло оказаться и того хуже: вдруг родители назвали бы ее Радугой или Облаком. Или ей достались бы родители Джуди, которые уже присмотрели парня, за которого она выйдет замуж после окончания школы. Нине же предоставляли гораздо больше свободы — пока она была разумна в своих поступках, — чем большинству других детей. Вчера, например, вместо занятий она осталась дома. Ее ни о чем не спросили, хотя родители были обеспокоены.
— Ты уверена, что сегодня можешь идти в школу? — спросила мама, когда утром она спустилась к завтраку.
Кухня была в их полном распоряжении. Папа уже ушел на работу — он должен быть на месте в семь, а Эшли для разнообразия поднялась ни свет ни заря и тоже уже испарилась. Мама же отправляется в свою мастерскую у рынка примерно в то же время, когда Нина уходит в школу.
— Мне гораздо лучше, — сказала Нина.
По крайней мере ночью ей ничего не приснилось.
— Ты абсолютно уверена?
— Да, мам.
Хотя, если мама действительно хочет, чтобы ей стало хорошо, и надолго, лучше бы всей семьей переехать в такой дом, где Нине не придется жить в одной комнате с ведьмой. Они уже говорили об этом — не о ведьме, конечно, а о том, что они с Эшли не очень-то ладят друг с другом, — но шансов на переезд было примерно столько же, как, допустим, увидеть папу, шествующего на работу в костюме и в галстуке. Они не могут себе этого позволить, объясняла мать, а потом, не могла бы она хоть немного посочувствовать своей кузине?
Посочувствовать? Разумеется. Нина считала ужасным, что Эшли потеряла свою маму и совсем не нужна отцу. Но Эшли жила с ними вот уже три года, и терпение Нины по отношению к кузине давным-давно улетучилось как-то само собой. Однако она знала, что лучше не поднимать этот вопрос снова. Вместо этого она спросила у матери, как дела с подготовкой к большой весенней выставке, и это обеспечило им тему для разговора на все время завтрака.
Сразу после еды они вместе вышли из дома, но едва ступив на крыльцо, Нина вернулась, чтобы одеться потеплее.
— Пожалуй, я все же поставлю тебе градусник, — сказала мать, когда Нина вышла в джинсовой куртке.
— Брось, мам.