- Я могу, Господи! - но это МОГУ не принимает во внимание, что Стихия - это тоже бог, бог, сам желающий измениться, но вот с помощью смерти части себя в роли:
- Сына.
В любом случае Пушкин - это не стихия, а надо иметь в виду не только содержание стихотворения, но и то, что поет эту стихию сам поэт, загнавший ее, как Аполлон в свою Лиру, сделавший из нее:
- Спектакль.
Повторю еще раз Пушкин, как и Шекспир противопоставил Стихии:
- Театр.
Как и Евангелие - это сплошной театр, правда, в самом конце, после Тайной Вечери:
- Смертельный.
Апостолы идут в свой последний бой сознательно, уже подготовившись на Тайной Вечере, а не вынужденно стихийно, как:
- Нам ничего не осталось, как только умереть. - Ибо и сказано:
- Смертию смерть поправ.
Хотя, конечно, им было страшно, даже Иисусу Христу не хотелось идти в эту последнюю битву со стихией - по сути, с какой-то частью самого бога - что Он даже вынужден был сказать:
- Но как Ты хочешь, а не Я.
Сам Бог в роли Иисуса Христа вступил в бой со своим же древним хвостом.
Поэту потому, следовательно, нет закона, как сердцу девы и ветру, что:
- Он с Законом и призван вступить в бой, как с древним драконом, ставшим стихией, как Иисус Христос требует новых мехов для нового вина. - Зачем?
Именно затем, чтобы спасти Адама, чтобы изменить Прошлое. И Евангелие своей конструкцией показывает именно такую конструкцию мира, что:
- В одну и ту же реку можно войти дважды! - Чего, похоже, не смог понять бедный и простой рыцарь, бившийся за Деву Марию:
- В лоб ее, стихию не возьмешь, идти надо слишком далеко, однако:
- Назад, чтобы всё переделать.
Бог создал мир, который можно изменить - вот в чем дело. А Иисуса Христа именно за то и критиковали фарисеи, что Он предложил им решить задачу, которая в принципе не решается.
Отсюда Фарисеи прошлых лет и сделали вывод: