Между супругами снова воцарилось молчание. Откусывая кусок хлеба, Оноре размышлял:
— Косится-то легко, но при том, сколько в конце концов прибыли будет, разве скажешь, что так уж легко?
Ему пришла в голову мысль, что поскольку без хлеба не прожить, то жать его все равно нужно. И как бы дешево он ни продал излишек, который останется после всех расходов, это какая-никакая, а все-таки прибыль. И труд, который затрачиваешь, работая на солнце, в счет не идет, потому что от него получаешь удовольствие. Стоило Оноре вспомнить, как в первый год после свадьбы ему приходилось работать по четырнадцать часов в день за каких-нибудь двадцать су, как он делал вывод, что теперь все складывается как нельзя лучше. Вскоре эти мысли уступили место блаженной лени, похожей на забытье, наступившее в этой защищенной от солнца и трудов комнате, где время замедляло свой бег, где было не слышно никаких шумов, кроме жужжания осы, пытающейся найти выход к теплу, да еще жидкого и нежного хлюпанья мокрых половых тряпок, которые Аделаида выкручивала над лоханью с грязной водой.
Оноре сидел между двумя створками распахнутого окна, прижавшись спиной к ставням, и медленно ел, стараясь оттянуть возвращение в поле. Его глаза привыкли к полутьме кухни, и теперь различали в глубине комнаты плотную фигуру Аделаиды. Повернувшись к нему спиной, она упиралась коленями в пол, и ее высоко поднятые бедра заслоняли собой утонувшую в плечах голову. Широкая, прихваченная под коленями черная юбка раздувала ее силуэт, обретавший в темноте некую объемность.
Оноре удивился такому размаху бедер, который бросился ему в глаза впервые, так как прежде он частенько сетовал на худобу жены.
Черная юбка медленно шевелилась, и от неясных ее колыханий в глубине кухни покачивались густые тони. Следуя за ней неотступным взглядом, Оноре пытался получить точное представление о формах, Контуры которых были в темноте едва различимы. Его всколыхнуло, будто от нечаянной подмены жены. Аделаида снова взялась за пырейную щетку; когда она повела ею, натирая пол, то руки ее расслабились, а бедра сначала устремились вперед, но тут же налились от быстрого и размашистого движения в противоположную сторону и округлились над пятками. Оноре не верил своим глазам. Вытянув шею, он следил за черной юбкой, выходившей из тени в такт ритмичному покачиванию, направленному то в одну, то в другую сторону. Он услышал вздох лета за ставнями; жужжание осы звучало как настойчивый мотив. Прохладная кухня, где полумрак нагнетал тяжеловесную таинственность, казалось, превратилась и нал ожиданий, и любой, даже самый слабый шум пощипывал его плоть. У него появилось почти то же самое ощущение, которое он испытывал на Птичьей улице, 17, в Сен-Маржлоне (где бывал два-три раза и году, когда занимался барышничеством) при виде целого роя надушенных девиц, предупредительно выставляющих вперед розовые бюсты и празднично сияющие ляжки. Была там одна такая, крупная, с округлостями, выпирающими во все стороны; гусары, забавляясь, шлепали ее по заду… Оноре отчетливо увидел девицу перед собой: ее образ вдруг ожил в глубине кухни. Потом он уступил место другому — образу одной местной женщины. Оноре, ведомый поскрипыванием жесткой щетки, которая задавала ритм танцу черной юбки, слез с подоконника. От застенчивости, которая в общем-то была ему несвойственна, он сделался неловким. Он дотронулся рукой сначала только до ткани.
Аделаида, удивленная, повернула к нему свое худое, усталое лицо, осветившееся улыбкой. Казалось, что еще больше, чем жена, удивился он сам, словно никак не ожидал увидеть это так хорошо знакомое лицо. Он пробормотал какие-то невнятные слова, и получил нежный ответ Аделаиды. Все еще смущаясь, он поколебался немного, а потом схватил ее обеими руками. И тут же понял, что загорелся от призрачного видения — от него в объятиях под плотной тканью остались лишь две изможденные ягодицы с весьма жалкими формами. Тогда, отступая, он сделал шаг в сторону окна и, пожав плечами, вздохнул тихонько, но так, что жена все же расслышала:
— Начинаешь всегда воображать себе неведомо что.
Аделаиде, тоже разочарованной, не хотелось выглядеть потерпевшей поражение, и она попыталась возродить прелести, растаявшие в руках ее супруга.
Танец юбки с паузами, замедлениями и вздрагиваниями возобновился. Одуэн раздраженно приоткрыл ставни. Солнечная лента влетела в кухню и расцветила золотом складки черной юбки. Он засмеялся и снова прикрыл ставни. Жена, почувствовав себя униженной, спросила его пронзительным голосом:
— Что тебя сейчас забрало? Чего ты хотел?
— Я и сам себя спрашиваю, — ответил он с легким оттенком обиды в голосе.
Аделаида, раздосадованная, поднялась с пола и приблизилась к нему, стоящему в проеме окна.
— А! Ты сам себя спрашиваешь?
— Да нет, я ничего не спрашиваю.
— А я сейчас тебе скажу…
— Ладно, у меня нет времени слушать тебя…
— Женщины тебе нужны, вот что…
— Ну вот, начинаешь придумывать.
— Да, причем толстые, пышущие, так ведь?
Она схватила его за плечи, он встрепенулся и ответил нетерпеливо:
— Почему толстые? Обхожусь тем, что имею…