С этой немолодой любовницей он наконец понял, за что платят мужчины продажным женщинам. Нет, ей он ничем не платил, разве что иногда покупал то бутылку водки, то шоколад, то конфеты. И Рита делала с ним все, что он хотел. Правда, подчас ему казалось, что не он овладевал ею, а она им. И это его тоже вполне устраивало. Он не думал о ее теле. Она была дородной женщиной с полными, волосатыми ногами. Его даже не раздражал ее кисловатый запах и легкие усики над верхней губой. Он сам себя не узнавал. Рядом с ней он ощущал себя самцом, только самцом, и не более. И это его устраивало.
…Вслед за матерью во весь голос заревела Ксюшка. В своей перепалке родители совсем забыли о дочке, которая тихо сидела у себя в уголке, прижав любимую игрушечную собачку к груди, и со страхом наблюдала за ними. Еще крепче прижимая игрушку к себе, как будто пытаясь найти в ней утешение, девочка подбежала к отцу и хотела его обнять, но холодный блеск в его глазах и брезгливо искривленный рот остановили ее.
Роман посмотрел на когда-то любимую дочь и ничего, кроме омерзения, не испытал. Из ее глаз текли слезы, из носа — две полоски липких соплей, даже слюни изо рта.
«Не хватало, чтобы она здесь еще лужу сделала», — брезгливо подумал он.
И в подтверждение его мыслей Ксюшка неловко расставила ножки, и между ними прожурчал ручеек. На секунду она затихла, но, сама удивившись случившемуся, беспомощно заплакала.
— Какая мерзость! — бросил Роман, быстро обулся, схватил куртку, еще раз оглядел комнату, где они вместе прожили столько лет. Его взгляд скользнул по облупленному полу, задержался на грязных, со следами от раздавленных комаров обоях, на люстре с одной лампочкой вместо трех. Он взял со стола переносной телевизор и с облегчением ступил за порог.
Все сложилось как нельзя кстати. Он давно ждал случая сказать жене, что она его больше не возбуждает и он не хочет жить с ней вместе, что ему опостылели ее обезжиренные супчики, капустные салатики и дежурные бутерброды по утрам. Что ему надоело смотреть на постоянный бардак в доме, на кучи тряпок, кукол и прочей ерунды. И что у него есть другая женщина, которая и готовит для него вкуснее, и занимается любовью куда как искуснее, и при этом ничего не требует взамен.
— Ром! Ромочка, ты куда! — Катерина ринулась за ним. — А как же мы?
Роман, не оглядываясь и шумно стуча каблуками, стал спускаться по лестнице.
Соседняя дверь отворилась, и оттуда выглянула темная головка Саньки.
— Мам, мам! — закричал мальчик. Он успел только заметить сверкнувшие злостью глаза и чуть ссутулившиеся плечи убегающего мужчины, но сразу все понял, как, наверное, могут понимать только маленькие дети в своей бесхитростности. — Тетю Катю муж бросил!
Шура, как была в одном легком халатике и с чернильного цвета маникюром на одной руке, выскочила в коридор. Не обращая внимания на неподсохший лак, она взяла плачущую подругу за плечи, обняла, и они пошли в квартиру Катерины, где в мокрых колготках, вся зареванная, стояла Ксюха, которая по-прежнему сжимала в руках игрушечного песика.
Ксюшин детский мир до сегодняшнего дня был понятен и прост. В нем самое большое место занимала мама — она играла с ней, кормила, гуляла, купала, приносила игрушки и вкусности, был Санька, тетя Шура, но был еще и папа — большой и сильный. Она любила с ним гулять. Он сажал ее на плечи, и тогда все вокруг становилось маленьким. И еще с папой всегда было спокойно. Она вспомнила как Генка из соседнего подъезда стукнул ее совком по лбу и как папа просто взял обидчика за плечи и так встряхнул, что тот выронил свой противный совок. А папа закинул этот совок так далеко, что Генка потом, сколько ни ревел, найти его не мог. Вот такой сильный и большой у нее папа.
Но сейчас что-то изменилось. И мама плачет как-то совсем плохо.
— Не надо, успокойся, — приговаривала Шура, гладя Катю по голове. — Может, это и к лучшему. Тебе о дочке надо думать, а не этого горе-папашу оплакивать. Смотри, девчонка-то уже и плакать не может, только икает. И колготки ей надо сменить.
Катя, смахнув слезы с глаз, подошла в дочке, взяла Ксюшу за ручку и повела в ванную. Там она умыла заплаканное личико, высморкала разбухший от слез и соплей носик, сняла мокрые колготки и обмыла попку и ножки теплой струей из душа. Девочка успокоилась, но ее тельце все еще подрагивало.
— Давай выпьем водички.
— Сладень… ик… кой… ик.
Девочка подняла голову, и в глазах ее еще читался страх, но в любой момент она уже готова была поверить, что все снова будет хорошо, раз мама рядом.
— Сладенькой, малышка. — Катя погладила ее по голове и повела на кухню, где соседка уже подогрела воду в чайнике и сделала морс.
Девочка трясущимися ручками взяла протянутый тетей Шурой стакан, ее любимый, с плавающими рыбками, и торопливо стала глотать.
Катя смотрела на вздрагивающие, худенькие плечики дочурки, и слезы опять заволокли ее глаза.