— Ну, вот что, Макс… Ты ведь у нас теперь единственный свидетель, выходит?
— Это вы о чем? — попытался «гнать дурака» Макс. Армия научила правильно отвечать на неправильные вопросы.
— Ну, не ты же того парня ухайдакал, ведь так? Совсем не твой стиль. То есть, не наш, не человеческий. Макс тоскливо посмотрел на полковника, потом на окно высоко под потолком. Потолок был в четырех метрах от пола. Далеко до воли.
— А что тут, вообще? Я же только приехал. Совсем не в курсах.
— Ну, парень, у тебя там война была своя. А у нас тут — своя. Сам ведь знаешь, как все теперь. Так ты мне скажешь, кто там был? Видел ведь? Так расскажи.
— Ребенок. Мальчик лет трех. Ходит на вид плохо, неуклюже, но очень быстро и бесшумно. Играет в войну.
— Играет он, значит… Эх…
И вышло так, что пришлось Максу давать подписку. Просто пришлось, потому что видел. Потом писать заявление на зачисление в качестве стажера. Потом получать новые документы и место в общаге — ну, не в тот же двор возвращаться. Страшно там.
— А вам здесь не страшно, товарищ полковник?
— Страшно. А кому — нет? Но я уже привык. Мы тут, понимаешь, давно этим занимаемся. … И опять этот двор. Снова мороз по спине. Снова желание уйти с линии огня, спрятаться в кустах, отлежаться, а потом закидать все вокруг гранатами. И огнеметом поверх, огнеметом!
— Дядя? Есть! Сработало! Макс чуть-чуть приоткрыл глаза, не поднимая низко опущенной головы. Неподалеку топтались две ноги — ножки, что там, обе в ладони поместятся — в розовых башмачках.
— Дя-а-дя! Хи-хи! Дядя! Макс нажал на кнопку, в падении переворачиваясь на спину, чтобы видеть и реагировать, и выкидывая руку в сторону мальца. Достать руками — далеко. А вот парализатор должен сработать. Так утверждали, выдавая спецоборудование. Он тут же вскочил, оттолкнувшись упруго, шагнул вперед и нажал кнопку еще раз, направляя раструб излучателя на детское тело. Такой удар и слона свалил бы. Детские глаза широко распахнулись:
— Дядя? Дядя — бо-бо? Черт побери! Мальчишка неуклюже и медленно поднимался, глядя на Макса:
— Дядя, ба-бах! Ну, где же эти чертовы оперативники? Где помощь?
— Дядя, ба-бах! Макс с поворота, уже не думая ни о чем, врезал ногой по маленькой круглой головке в смешной панамке. Ощущение, будто бьешь по бетонному столбу. А еще раз? А еще? А еще? Он пинал, топтал, бил, бил и бил, боясь только одного, что изломанное тельце сейчас соберется, дрогнет, начнет подниматься, а тонкий голосок скажет еще всего одно слово, и тогда уже упадет он, Макс. И все для него закончится. Поэтому бил, бил, бил…
…
— Люди добрые! Да что же это творится! Алкоголик ребенка убивает!
Милиция! Милиция!
— Я же свой, — поднял он голову навстречу летящему в лицо черному форменному ботинку. И завалился на спину от удара. Проваливаясь в черноту беспамятства слышал лихорадочное:
— Он тут давно сидит! Алкаш! Вон, грязный какой. И сидит, и сидит. Ждет, видать, кого-то. Своих, небось, ждет. Таких же алкашей!
…И вот, понимаешь, стал я примечать, что странно это все как-то. Вот странно — и все. Что тут странного, спросишь? Ну, вот, скажем, хороним мы деда, а за ним почти сразу и бабку.
Они практически вместе ушли. Разница всего в два дня. Она и не знала даже, что дед умер — сама уже без сознания была. И вот, значит, хороним… Как в деревне похороны проводятся, как поминки — знаешь, помнишь?