(((
Он внимательно читал свои новые документы. Теперь его звали Яхим Вельцманн.
— Я еврей.
— Так, еврей.
Егор звали Яхимом Вельцманном, и был он евреем, недавно репатриированным из сибирской приполярной Палестины.
— Я не знаю ни иврита, ни идиш.
— И прекрасно. Тебе сколько лет? Ты где родился? Ты и не имеешь права их знать.
— Разве я похож на еврея?
— Ты только почувствуй себя им, и тут же станешь похожим.
— Пока выучу всю эту легенду...
— Ты уж побыстрее выучи. Пойми, мистер Смит, поймите, Вельцманн: те документы, что вам дали в Растенбурге, они ни на что не годились.
— Говорили же, что настоящие...
— Не в том дело.
— А в чем?
Витшко вознес глаза к небу, сплюнул, передвинул чинарик в губах.
— Они делали тебя поляком. К чертовой матери такую маскировку! Ты ж даже воняешь не так. Каждый дурак понял бы это через пару минут. Из вас такой же поляк, как из меня американец.
— А еврей может быть?
— А вот еврей может, потому что мы тут не в Сибири; вот в Сибири я бы дал вам бумаги надвислянина. А здесь, начиная с пятьдесят пятого, целых сорок лет никто еврея в глаза не видал, так что с этим вы в безопасности.
— Я в безопасности.
— Да, ты в безопасности. Только не сильно скаль свои снежно-белые зубки.
Они еще ссорились по мелочам. Ведь я же необрезанный, фыркал Смит/Вельцманн. И прекрасно — отвечал на это Витшко — ведь именно отсутствие крайней плоти и навело бы на подозрения: в этом отношении среди сибирских евреев была обязательной отрицательная селекция, перец становился решающим в вопросах жизни и смерти, ведь это же руками обрезанных были возведены все три космодрома, это рабство евреев удерживало в экономических границах все лунные пятилетки. Обрезанный, да еще знающий иврит — такой тип мог быть кем угодно, только не советским евреем.
Они шли пешком; шли наниматься на работу в Силезии.