Хорншу вынул из скоросшивателя несколько документов и подал их Кеттерле.
— Похоже, сам Робертс не очень-то интересовался судьбой своей первой жены.
Комиссар взял письма и подошел с ними к окну.
— Несчастный случай, безусловно, — произнес он оттуда. — Однако после недавних событий встает вопрос: не следует ли и события давние рассматривать в другом свете? Не исключено, что доктору Брабендеру пришла в голову подобная же мысль. Однако самое удивительное, что нам он так ничего и не сообщил об этом. А ведь должен был предположить, что письма эти окажут нам большую услугу.
— В общем-то да, — сказал Хорншу. — Но может, он просто решил, что мы и без него получим все материалы.
— И тем не менее, — сказал комиссар мрачно. — Тем не менее это странно.
В дверь постучали.
— Войдите, — сказал Хорншу и поднял голову.
— Фройляйн сказала, что вы здесь, — сказал Реймар Брабендер, — извините, если помешал, но…
Он встретился с комиссаром взглядом и умолк.
— С вашим алиби все в порядке, — Кеттерле остался стоять у подоконника, опираясь на него обеими руками. В правой он держал бумаги, которые только что передал ему Хорншу. — Примите мои поздравления, господин доктор. Вы можете немедленно отправляться домой. У вас остались в тюрьме какие-нибудь вещи?
— Нет, ничего. Могу я позвонить жене?
Комиссар указал на телефон. И пока доктор Брабендер сообщал жене, что подозрения против него полностью отпали, Кеттерле, прислонившись спиной к окну, перелистывал письма. Одно за другим.
Он легко мог представить, как Эрика Брабендер на другом конце провода не может сдержать слез радости.
— Да, любимая, я потом тебе все объясню. Все, все. Где машина? Ну и оставь ее там, я возьму такси.
Врач положил трубку.
— Мне хотелось бы еще обсудить кое-что с вами, господин комиссар, — сказал он и принялся ходить по комнате взад-вперед, засунув руки в карманы.
Кеттерле опустил руку с письмами и внимательно взглянул на него.
— Видите ли, история эта бросает на меня тень.
— Не только на вас, господин доктор, — перебил его комиссар.
Врач остановился.
— Да, конечно, — сказал он, — и на Ханса-Пауля тоже. Но главным образом на меня.