Он боролся с девушкой, пытаясь разжать ее руки за спиной.
— Не будьте же истеричкой! Если вы сейчас не дадите мне ключ, завтра я прикажу взломать их. Дай ключ!
— Нет, нет, — задыхалась девушка. — Там внутри платья. Только платья.
— Платья, — пыхтел он. — Так-так, значит, платья!
Несмотря на ее сопротивление, он вставил ключ в замок и медленно потянул дверцу, к которой она все еще прислонялась. Она откинула голову назад, но потом вдруг Перестала сопротивляться.
Внутри корпуса Кеттерле увидел очертания женской фигуры.
Он направил туда фонарь.
Словно в шкафу, там висела старая фризская крестьянская одежда с кружевным корсажем, поясом, отделанным жемчугом, шейным платком и чепчиком. Весь корпус часов был обит изнутри красным бархатом.
Комиссар взглянул на девушку. Теперь он понял. Это была ее сокровищница. Праздничная одежда ее матери, может быть, даже бабки. Это был алтарь, куда приходила она со своим глухим протестом против судьбы, утверждение ее исконных прав на дом и землю, где она родилась. Только она одна знала об этом убежище. А он проявил жестокость по отношению к ней.
И все-таки что-то висело в воздухе.
Как протяжный стон, раздался в тишине телефонный звонок. Один. Второй.
Девушка сделала движение. Комиссар задержал ее.
— Погодите.
Звонок. Еще раз. И снова.
Через секунду он был у столика портье.
— Да? Да, я слушаю.
И тут во мраке гостиной Кеттерле услышал нечто такое, что даже у него, повидавшего на своем веку всякое, мурашки побежали по спине.
— Вы или ясновидящая, или чертовка, — пробормотал он, заметив девушку под аркой.
Потом его голос загремел на весь дом:
— Хорншу!
Сначала ему послышалось, будто телефон звонит в другой половине дома. Звонки, однако, не прекращались, ему даже показалось, что они становятся ближе. Он медленно и мучительно пробуждался от свинцового сна, вызванного таблеткой веронала, ощупью отыскивал настольную лампу, а телефон неумолимо трезвонил по-прежнему.
Часы на его ночном столике показывали точно четверть первого — сенатору Робертсу уже не придется потом вспоминать об этом.