Ливень бушевал целый час, а затем начал стихать. Тучи поредели и скоро рассеялись совсем. Над рекой показалось яркое, чистое солнце.
- Пошли, однако, к Ангаре, - сказал Степка, выглядывая в окно.
Мы подвернули штаны и отправились вдоль берега к Падуну. Ангару нельзя было узнать. Она потемнела, вспенилась. На стремнине неслись вниз вывороченные с корнями деревья, доски, клочки таежного сена.
- Однако, хорошо! - сказал Степка и широко повел рукой.
Было и в самом деле хорошо.
Мы бегали наперегонки по берегу, швыряли в Ангару плоские голыши, пели песни.
Солнце уже давно спряталось за кромку леса, а в небе все горело яркое золотое зарево. Справа и слева слышались голоса людей, мелькали удочки рыбаков; из поселка плыл по ветру горьковатый дымок вечерних костров.
После дождя на Падуне стали поговаривать о каком- то «мокреце». Куда ни пойдешь, всюду слышится: «Теперь жди мокреца», «Мокрец покажет, где раки зимуют».
Я не придавал особого значения этим разговорам. Подумаешь, мокрец! Ведь это мошкара, крохотный комар!
Что такое мошкара, я узнал по-настоящему лишь в воскресенье, когда мы с отцом отправились по грибы. Между прочим, мой отец - заядлый грибник. Даже около магазина, где написано «грибы - ягоды», пройти равнодушно не мог. Станет посреди Тротуара и шепчет про себя по складам, как человек, который недавно научился читать: «Гри-бы, гри-бы».
Еще на дворе печет летнее солнце, а отец уже заводит осеннюю песню о грибах: «Ну и грибов мы наберем нынче, Генка, ужас!»
Но грибов помногу мы никогда не приносили. В подмосковных лесах не столько грибов, сколько грибников. Так и кишат с кузовками, сумками, корзинками…
Отец поднял меня чуть свет. Мы положили в кузовки кривые садовые ножи, хлеба, по бутылке молока и отправились в путь-дорогу. В тайге лежала сумрачная прохлада. На листьях берез и длинных темных иголках сосен поблескивали дождевые капли. Отец шел все вперед и вперед. Он никогда не собирал грибы на опушке, как это делали иные легкомысленные грибники. «Чем дальше в лес, тем больше дров, - говорил он. - Шагай, Генка, веселей».
Но вот он выбрал «самое лучшее грибное место». Деревья здесь росли не так густо, как везде. На полянках, будто новые пятаки, лежали солнечные зайчики. Первый масленок достался отцу. Он бережно срезал гриб, снял с шляпки налипшую хвою и положил в кузовок. Собирал отец грибы по-своему. Не суетился, не кричал на весь лес: «Ах, сколько грибов!»
- Грибы не любят жадных людей, - очень серьезно и строго говорил он. - Ходи тихонько меж деревьев и шепчи про себя: «Грибов нету, нету. Нету грибов».
Так и сейчас. Клал грибы один за другим в кузовок и бормотал заклинание грибников: «Грибов нету, нету. Нету грибов…» Я подобрал несколько маслят, белотелых груздей, волнушку и сел позавтракать. В стороне, кланяясь каждому дереву, ходил отец.
Тут-то и налетел мокрец, о котором два дня говорили на Падуне. Меж деревьев неслась прямо на меня черная, дымная туча.
Не успел я опомниться, как туча облепила лицо. Мошкара забиралась в ноздри, уши, проникала за рубашку. Я размахивал руками, катался по земле, но мокрец не отступал.
- Па-а-па! - закричал я.
Мошкара ринулась в открытый рот. Я закашлялся. Из глаз брызнули слезы.
- Па-а-па!
Отец не откликался. Со всех сторон, отыскивая жертву, неслись новые и новые тучи крылатых бандитов.