— А платье какое на вас было?
— Беличья накидка, — ведь мы расстались зимой. Ты и ее получишь, если он меня узнает. Но ты видишь, что-то не похоже…
— А это мы сейчас поглядим! — ответила Люлю. — Жалко, я не умею свистать. Какая музыка в этой вашей песне? Как ее насвистывают?
И в ту же минуту Люлю, которую все мальчишки квартала — помощники мясников и молочников — так и не смогли обучить художественному свисту, величайшим усилием вытянутых губок издала пронзительный звук, который, однако, никоим образом не походил на начало «Прощальной песни».
А Реджинальд тем временем уже отошел довольно далеко.
— Ну, ничего, он вас признает на обратном пути…
Может быть… вполне вероятно. Вот только как узнать, вернется он или бесследно скроется в лесу?
— Да куда ж он денется, коли ему здесь назначено свидание! — возразила Люлю.
Нелли, однако, продолжала сомневаться, и, в самом деле, Реджинальд нерешительно остановился на опушке дубовой рощи. Но, видимо, дубы чем-то привлекли его, и он шагнул было вперед. Он походил на тех киноперсонажей, которые, явившись на миг и исполнив свою роль по воле сценариста, возвращаются туда, откуда пришли.
— Может, он думает, что вы там, в лесу? — предположила Люлю.
И она испустила крик. То была не «Прощальная песнь», то был именно крик, а еще вернее, клич, с помощью которого Люлю, разузнавшая в бакалейной лавке какие-нибудь новости, интересные для девчонок с ее улицы, вызывала из дома обеих дочерей соседней консьержки, малышек Папай. Однако сей папайский вопль оказался куда эффективнее пения: Реджинальд обернулся; если человека привлекли солнечные блики на дубовых листьях, то почему бы детскому крику не остановить его?! Тем более, что крик-то был весьма неординарный. Он представлял собою комбинацию брачного призыва маралов, разученного лакеем-баском с третьего этажа, и тирольских переливов, освоенных штукатуром с их улицы.
Итак, Реджинальд вернулся, прошел мимо них. Но девчушка, испустившая вопль, словно онемела; он улыбнулся ей, как знакомой, и миновал их скамью.
— Неужто вы так сильно изменились? — возмутилась Люлю.
— Да, — ответила Нелли. — Десять лет назад волосы у меня были совсем светлые.
— Но глаза-то у вас остались такие же черные, они ж не меняются!
— Нет, меняются, — возразила Нелли. — Тогда они были совсем голубые.
— Ну а зубы? Уж ваши-то зубы ни с чьими не спутаешь!
— А их у меня в пятнадцать лет и не было, они выросли позже.
— Да, видать, зря вы не одели свою беличью накидку и гагарью шляпу, — заключила Люлю.
Но ей по-прежнему казалось, что от нее скрывают всю правду. Может, Мадам и этот — прогульщик — тайком от нее условились, что признают друг друга как раз притворившись, будто не признали?
— Но вы-то, вы-то уверены, что это он самый? У него-то хоть волосы и глаза те же, что прежде?
— Да. Это, наверное, я так сильно изменилась. Вот видишь, он уже далеко. Он уходит.