Старуха поникла головой, судорожно перебирая костлявыми пальцами край покрывала.
— Мужа моего уже давно на земле нет. И дитя моё не долго жило на свете. Лежат его косточки в чертополохе Дикого поля. Их дожди моют, ветер сушит. Некому поплакать над ними.
— Послушай, убогая! — обратился к ней Злат. — Не хочешь ли с нами на Русь пойти?
— Как сделаю это?
— Мы тебя на ладье спрячем.
— Куда я понесу свой позор?
— Будешь в монастыре грехи замаливать.
— В монастыре вклад нужен. Нет, видно, такая мне судьба — умереть на чужбине.
— Чей тут хлеб ешь? — полюбопытствовал Злат.
— У правителя Каффы раньше детей выхаживала, а теперь на поварне горшки мою.
Отрок вздохнул:
— Плохо тебе, старая!
Она промолвила, вытирая краем чёрного плата слёзы:
— Услышала, господин говорил, что русская ладья приплыла, и захотелось в последний раз посмотреть. Завтра мне умирать.
— Смерть за всеми приходит.
Рабыня ещё посмотрела немного на отрока, на ладью и сказала:
— Будь здоров, сын.
— Будь здорова и ты.
Злат видел, как старуха побрела в сторону города и потом исчезла на многолюдной пристани, где было много суеты. Его занимали свои дела и заботы, и вскоре он забыл об этой печальной встрече. Каффой правил консул латинской веры. В его доме, очевидно, и трудилась эта старая рабыня, у которой уже ничего не осталось в душе, кроме равнодушного ожидания смерти. В ней она, может быть, видела освобождение от своих мучений.
Поднявшись на ладью, отрок рассказал о том, что он встретил старую женщину родом из их земли.
Дубец хмуро заметил:
— Немало их было в Судаке, и в Царьграде, и в других местах, а тысячи умерли. Князья ссорились из-за маленькой выгоды, а половцы угоняли людей.